Моргемона (СИ) - Ирина Аркадьевна Орлова

Соврала — потому что первой же ночью, когда она осталась одна в своём будуаре диатриссы, вид постели стал ей настолько тошен, что она надела удобное платье с чёрной кружевной пелериной и в одиночестве выскользнула через чёрный ход замка к поймам Тиванды.

«Прости, Леммарт, но твоё жизнелюбивое щебетание мне куда тяжелее звуков сельвы».

Воздух, не пропитанный солью, звенел хором множественных цикад. Над великой рекой Тивандой поднимался туман. И ноги сами несли Гидру тем же путём, что когда-то — к зарослям лилигрисов.

В свете луны она увидела целое поле белых цветов. Холм, на котором возвышался Лорнас, внизу весь утопал в лилигрисах. Они будто потягивались к замку из глубины дождевого леса.

Гидра хмыкнула сама себе: «И впрямь, как говорил Иерофант, сила Мелиноя растёт наглядно». И пошла дальше, к самому берегу. Здесь цикады были громче всего. Она отыскала местечко, где можно было спуститься к воде, не запутавшись в зарослях, и встала, глядя на своё отражение в медленном токе воды.

«Совсем постарела, Гидра», — сказала она себе. — «Не стало Энгеля — и сгинула твоя шестая голова. У тебя осталась лишь одна — твоя собственная. Не гидрина — человеческая. Голова обычной несчастной женщины с залёгшими под глазами кругами и тяжёлым взглядом».

Она моргнула, потёрла лицо руками, и…

Шорох прозвучал у неё за спиной.

Она тут же выпрямилась — и увидела в отражении словно вторую луну. Это белый, как морская пена, диатр Энгель стоял рядом с ней. И в его светлых глазах была неутолимая печаль и бесконечная нежность.

Гидра подняла взгляд от воды и увидела его рядом. Совершенно живого и настоящего. Его ноги приминали покрытую росой траву, его грудь вздымалась при дыхании, и косой шрам по правой брови кривил его выражение лица.

Прекрасного лица.

Диатрис застыла, перестав дышать. Она едва заставила себя оторваться от его светлого взора и рассмотрела длинные белые одежды — словно церемониальное шервани диатра, но совсем не энгелево. Ибо сверху оно было покрыты белой шкурой с синими полосками.

Гидра до крови закусила нижнюю губу. И подавила громкий всхлип.

— Мучитель, — сдавленно простонала она. — За что ты избрал мне такую пытку? Почему не показываешь свои жуткие глаза? Хочешь увидеть мои слёзы? Ты…

И она, оставив одну ладонь у лица, не справилась с собой и прорыдала:

— …их увидишь, кого я обманываю.

Она спрятала взгляд, но успела заметить боль и волнение, что знакомым до малейших деталей выражением появились на его лице. Она отвернулась, пряча свои слёзы. Но он тут же шагнул к ней.

И обнял её за плечи, прижал к своей горячей груди, принялся гладить по голове шершавой рыцарской ладонью. Его тёплое дыхание согрело её замёрзшую душу, а голос, совершенно настоящий, зазвучал над ухом:

— Бедная моя, лапочка моя. Не ругайся. Я ведь ждал тебя. Знал, что ты не сразу придёшь. Но всё равно очень ждал.

— Ты не он! — пытаясь вырваться, взвыла Гидра. Но руки его сжали лишь крепче, и он притянул её к себе всю, так что диатрис невольно плакала у него прямо на плече.

Точно так же, как до этого. Он всегда прижимал её к себе именно так: левой рукой обнимая за плечи, правую — положив ей на спину, а голову склоняя к её макушке или к уху, куда шептал утешительные нежности:

— Ты так считаешь, но ты ведь всё равно искала здесь меня, милая, — мягко говорил он.

— Ты не можешь быть им, если станешь выглядеть как он, говорить как он, думать как он и вести себя как он!

— Правда?

Гидра на секунду смолкла, пытаясь найти для себя ответ на этот вопрос. Её вердикт был однозначен:

— Да. Это всё обман. Ты не он, и он не был тобой. Ты меня обманываешь, чтобы завладеть мной, а я… а я…

«Хочу этого? Не хочу? Я никогда не смогу довериться ему, зная, что он такое на самом деле».

Она подняла на него взгляд, и слёзы новым водопадом хлынули из её глаз. Она видела лишь сопереживание и волнение в нём, как если бы это правда был её любимый белокурый диатр.

Однако она помнила, как держала холодеющее тело возлюбленного в своих окоченевших руках. Жизнь оставила его тогда. И сейчас это не мог быть он.

— Поплачь, поплачь, моя луна, — проворковал он и щекой прижался к её макушке. Своим ростом он укутывал её, совершенно осязаемо прятал от речного тумана, и согревал её худое, обессиленное тело.

И Гидра плакала, вымочив в слезах всю тигриную шкуру у него на плече.

— Ну если ты пытаешься очаровать меня своими гнусными чарами, — рыдала она, — то почему не соврёшь и не скажешь: «Да нет, это точно я, это не Мелиной!» Почему не разубеждаешь, почему молчишь, ну?!

— Зачем мне тебе лгать? — тихо отвечал лхам и продолжал поглаживать её по голове. — Это всегда был я, и я говорил тебе об этом. Чтобы ты не горевала так сильно.

— Да это чушь! Энгель терпеть тебя не мог! Он не хотел даже вспоминать о тебе!

— Печать Плоти, луна моя… Всё равно уже распалась вместе с телом.

«Значит, Иерофант ошибся, считая, что последняя печать ещё цела; он ведь не знает, что Энгель был родной кровью Мелиноя! Наверняка этот демон зачал его с одной-единственной целью — получить окончательное освобождение…»