Звезда Любви - Юлия Леонова

— Но потом, когда Жюли исчезла… Мне показалось, что… Ах, неважно! Я люблю свою любовь к нему, а не его, — выпалила Полин и сама испугалась своих слов.

Но слово, как известно, не воробей…

— Так трудно забыть муки первой любви, — потупила она взор. — Так трудно! — покачала она головой.

— Может, Вы и правы, Полин, — тихо ответил Михаил. — Мне о том не ведомо. Я знаю только, что я Вас люблю, и Ваше равнодушие причиняет мне страдание, — вдруг добавил он.

Полина подняла заплаканные глаза и уже не смогла отвести их от лица своего супруга. Его обычно столь непроницаемый вид, броня ледяного равнодушия, которой он отгораживался от нее, сейчас вдруг дала трещину, и она явственно читала в его взгляде все его чувства. Невыносимым стыдом обожгло душу. Она и в самом деле ни разу не подумала о том, что причиняет ему боль своими поступками. Упиваясь жалостью к себе, лелея разбитые мечты и надежды, она отворачивалась от его терзаний и мучений.

— Мишель…

— Пустое это, сударыня! — вздохнул он.

Княгиня покачала головой.

— Давайте вернемся к этому разговору позже, — попросила она.

— Как пожелаете, — отозвался Михаил.

Дверь за ним бесшумно закрылась, и Полина осталась одна. Что же ей делать? Если все останется, как сейчас, Мишель непременно захочет разъехаться, и наверняка не изменит решения. Но он только что говорил, что любит меня, — на сердце потеплело от этой мысли, — а если любит, значит, сможет простить, только вот первый шаг к примирению, по всей видимости, сделать придется ей самой. И сделаю! — решительно расправила она плечи. Сегодня же! Может, и не захочет он потом отсылать меня от себя.

От Горчаковых Павел отправился в гостиницу "Бокэн", где остановился Муравьев. Перед отъездом Николай Николаевич просил его зайти с тем, чтобы передать с ним утвержденные в Петербурге инструкции для губернатора Камчатки Завойко. Эта встреча с Муравьевым один на один в гостиничном номере была куда более плодотворной. Николай Николаевич имел возможность более внимательно присмотреться к Шеховскому. Для себя он отметил цепкий взгляд, трезвые суждения, а самое главное — огромное желание вникнуть в суть происходящего, понять весь глубинный смысл того, что ему предстояло сделать. Найдя в лице молодого Шеховского внимательного и заинтересованного слушателя, Муравьев с воодушевлением принялся делиться с ним своими планами по обустройству восточной окраины великой империи. В свою очередь, Павла приятно поразила горячность молодого генерал-губернатора, его стремление укреплять величие России и на самых дальних ее рубежах. Он говорил так увлеченно, что Поль отметил, что он и сам уже загорелся идеями Николая Николаевича.

До Иркутска Шеховскому предстояло ехать с капитаном Невельским, а оттуда почти сразу же отправляться далее — на Камчатку, в Петропавловск. Ради любопытства заглянув в карту, он был поражен расстоянием, которое отделяет Петропавловск от Петербурга. Неужели и там, в Богом забытой глуши, живут люди? Павел с трудом мог представить себе, как ему удастся одолеть такой путь. У Муравьева он познакомился и со своим попутчиком, обласканным ныне сильными мира сего капитаном второго ранга Геннадием Ивановичем Невельским, который был лет на десять старше Павла и внешне никак не походил на героя, подвигами которого восхищался Петербург. Услышав, что князю путь лежит на Камчатку, он стал с восторгом рассказывать об Авачинской бухте, на которой расположен Петропавловск, о том, какой прекрасный порт может быть воздвигнут на ее берегах, но в тоже время сокрушался, что прискорбно мало внимания уделяется Амуру и его прибрежным областям.

— Да Вы поймите, Павел Николаевич, жизнь на Камчатке не возможна без того, чтобы не использовать Амур, — доказывал он Шеховскому, ухватившись по своей привычке за пуговицу его мундира. — Я не спорю, Камчатка сама по себе хороша, но это голодная земля, которая не сможет прокормить себя, а везти туда продовольствие сушей — это же так долго, так дорого! В то время как Амур может и должен стать тем водным путем, который будет снабжать Петропавловск.

— Я понимаю, — улыбался Поль, хотя ни черта не понимал в том, что говорил молодой капитан, но дал себе слово, что по дороге в Иркутск непременно разберется во всем этом.

В середине февраля из Петербурга выехала казенная тройка, увозя путешественников в далекую Сибирь. Дорогой молодые люди почти не разговаривали — это было совершенно невозможно, потому что чем дальше тройка удалялась на Восток, тем холоднее становилось. Дыхание вырывалось изо рта белыми облачками пара, застывая инеем на воротниках теплых шуб. Но вечерами, останавливаясь на ночлег, когда после ужина совершенно не чем было занять себя, Геннадий Иванович много рассказывал Шеховскому об Иркутске, Камчатке и тамошних жителях. Тот был прекрасным слушателем, но при этом не спешил делиться подробностями своей жизни, своими мыслями, молчал и о причинах, побудивших его оставить великосветский Петербург и отправиться в Сибирь, и Невельского порой поражала замкнутость и угрюмость молодого князя.

Павел знал от Муравьева, что Геннадий Иванович едет к невесте, и замечал, что иногда на Невельского находил мечтательных вид, когда он словно бы оказывался на берегах далекой Ангары, с милой его сердцу Екатериной Ивановной, которая преданно ждала его возвращения из Петербурга. И князь по-доброму завидовал ему в такие минуты. Невельской часто говорил о ней, рассказывал, какая она умная, красивая утонченная, какой прекрасный у нее голос, а Поль в такие моменты молчал, вспоминая большие темные глаза, водопад черных шелковистых локонов и дивный голос, которому рукоплескала добрая половина светского Петербурга.

Ужиная поздно вечером на какой-то почтовой станции в жарко натопленной комнате для постояльцев, Невельской совершенно случайно заметил в распахнутом вороте тонкой рубашки князя два обручальных кольца на шелковом гайтане рядом с нательным крестом. Перехватив его удивленный взгляд, Павел криво усмехнулся.

— Это моей жены и мое. Она погибла, — ответил он на невысказанный вопрос.

— Мне жаль, — растерянно пробормотал Невельской.

— Мне тоже, — каким-то безжизненным голосом ответил Шеховской.

Геннадий Иванович смутился, словно заглянул туда, куда ему было не положено, узнал о том, чего знать был не должен.

Больше они к этому разговору не возвращались, но после этого Невельской старался не заводить разговоров о своей невесте, дабы не напоминать князю о его утрате. Чем дальше уезжали они от Петербурга, тем разительнее становились перемены в окружающем их ландшафте. Пологие холмы и равнины сменились высокими сопками, покрытыми густым непролазным лесом, состоящим преимущественно из высокой добротной сосны и крепкой березы. Бог мой, какое богатство! — поражался Шеховской. Как красив и суров этот дикий край. За Уралом им практически не встречались помещичьи усадьбы, да и деревни здесь были совсем иные, не такие, какими он привык их видеть. Избы здесь строили высокими, но снега было столько, что и их заваливало по самые окна. Иркутск, привольно раскинувшийся на берегах Ангары, встретил их ясной морозной погодой, сиянием куполов местных церквей, отчетливо проступающих через синеватую морозную дымку и сибирским гостеприимством. Невельской сразу по прибытию отправился к Зариным, в дом своей невесты, а Шеховского, несмотря на отсутствие хозяина, тепло приняли в доме губернатора.