Воспоминания. От крепостного права до большевиков - Николай Егорович Врангель

до поры до времени оставаться пассивными и предоставить событиям свой естественный ход? Не знаю. Очевидно лишь то, что пока «борьба роковая» развивается непланомерно, имеет целью не точно определенные достижения, выливается в несуразные формы.

И нужно думать, что сам пролетариат, вернее более развитые его элементы, инстинктивно чувствует, что дело неладно, что «великая русская революция» совсем не походит на революцию, на то, что желательно для славной истории этой революции. Кататься на отобранных у богатых автомобилях да безнаказанно палить в городе, конечно, уже достижение некоторых гражданских прав, но недостаточное. Необходимо так или иначе революцию подкрасить, подформить, осмыслить. А для этого прежде всего необходимо подыскать противника, с кем можно вести борьбу. Без этого не обойдется.

Фараон

Врага нашли. Этот враг – городовой «фараон». Да! Да, городовой, вчерашний еще деревенский парень, мирно идущий за сохой, потом бравый солдат, потом за восемнадцать рублей с полтиной в месяц днем и ночью не знавший покоя и под дождем и на морозе оберегавший нас от воров и разбойников и изредка бравший рублевую взятку. И с утра начинаются поиски. Тщетно! Городовой бесследно исчез, окончательно куда-то улетучился. Но русский человек не прост; ему стало ясно, что хитроумный фараон, виновник всех народных бед, не убежал, не улетучился, а просто переоделся. И ищут уже не городового в черной шинели с бляхой и шашкой, а «ряженого фараона».

Теперь этот ряженый городовой «гипноз», форменное сумасшествие. В каждом прохожем его видят. Стоит первому проходящему крикнуть: «Ряженый!» – и человек схвачен, помят, а то и убит.

На Знаменской вблизи нашего дома в хлебопекарню приходит чуйка[50]. «Ряженый!» – кричит проходящий мальчишка. Толпа врывается, человека убивают. Он оказался только что прибывшим из деревни братом пекаря.

Ряженого городового ищут везде. На улицах, в парках, в домах, сараях, погребах, а особенно на чердаках и крышах. Там, как уверяют, запрятаны, по приказу Протопопова, ряженые городовые с пулеметами и, «когда прикажут», начнут расстреливать народ. Вот из-под ворот ведут бледного от страха полуживого человека. Толпа ликует: «Ура!»

– Кого поймали?

– Ряженого сцапали.

– И рожа разбойничья, – говорит один, – убить этих подлецов мало.

Арестованного уводят. Один из конвоиров, широкоплечий, на вид простоватый, добродушный детина отстает, крутит собачью ножку, закуривает.

– Где ряженого нашли?

– В сорок девятом номере укрывался, проклятый. Под постель залез.

Толпа хохочет.

– Вот так полиция!

– А как хорохорились.

– Выволокли, поставили на ноги. Трясется.

– Кто ты такой-сякой, спрашивает Степанов. Молчит. Ну, мы его по рылу. Раз, два!

– Правильно.

– Так им, сукиным детям, и следует.

– Ну, ну!

– Я, – говорит, а сам трясется, – полотер.

– Вот мерзавец!

– Неужто так и говорит, полотер?

– Хорош полотер!

– Так и сказал – полотер, мы его и повели.

– Ряженого поймали, – снова раздается по улице, и толпа бежит на новое зрелище.

– Народец! – с укором говорит мне знакомый швейцар. – Напрасно человека обидели, я его знаю; уже пятый год живет у нас в сорок девятом номере. Полотер и есть.

– Что же вы им не сказали?

– Как можно, барин? Разве не видите, что за народ нынче? Того гляди, убьют!

Как я потом узнал, полотера скоро выпустили. Говорят, откупился. Но не всегда кончалось так благополучно. Во дворе нашего дома жил околоточный; его дома толпа не нашла, только жену; ее убили, да кстати и двух ее ребят. Меньшого грудного – ударом каблука в темя.

На крыше дома на углу Ковенского переулка появляется какой-то человек.

– Ряженый с пулеметом! – кричит кто-то.

Толпа врывается в дом, но солдат с улицы вскидывает ружье – выстрел. И человек на крыше падает.

– Ура-а! убили ряженого с пулеметом.

Как оказалось, это был трубочист с метлой[51].

Прохожу по Шпалерной. Пальба на улице идет беспрерывно. В какой-то дом близ церкви Кавалергардского полка стреляют из пулемета.

– Так ничего не выйдет! – говорит бравый, видно, бывалый солдат. – Только зря добро изводим. Нужно вытребовать артиллерию. Петров! Беги-ка на Литейный, пусть пособят, пришлют орудие.

– Кого это вы, други, покоряете?

– Да проклятые ряженые городовые тут засели.

– Налет?

– Куда! скрываются.

Я рассказываю только то, что видел сам, что осталось в памяти, но похожие сценки и события можно было наблюдать по всему городу. Городовой «гипноз» был всеобщим. Я не помню, одновременно ли начались поиски других «врагов», но все поиски врагов происходили таким же образом.

На квартирах арестовывают кого попало и кого заблагорассудится. Аресты производятся не по ордерам, а просто добровольными энтузиастами. Никем не уполномоченные люди врываются в квартиры, шарят во всех углах и закоулках и, найдя мнимого городового, его арестовывают, а не то и убивают.

Арестованных отвозят в Думу.

Автобус мчится. На крыше автобуса, окруженной решеткой, куда нагружают багаж, везут нечто, не то узел, не то живое существо. От толчков существо бросает то в одну сторону, то в другую. Внутри вооруженные люди, развалясь на подушке, курят и смеются. Говорят, это отвозят арестованного бывшего председателя Совета министров Горемыкина. Но не стану говорить больше об арестах. В те дни они не стали еще ежедневным явлением. В основном в те дни гоняли на автомашинах и искали «ряженых городовых».

Переловили ли всех городовых или просто надоело гоняться за ними – не знаю, но вскоре спрос на городовых уменьшился. С городовым, как говорят на бирже, стало значительно слабее.

Преследование офицеров

Тем временем перешли к следующему действию – разоружению офицеров.

Не только тех офицеров, которые принадлежали к Петербургскому гарнизону, но и тех, которые шли на фронт и возвращались с фронта. На офицеров идет правильно организованная облава.

Группы людей стоят на перекрестках, поджидают на железнодорожных станциях. Мальчишки-разведчики снуют повсюду, выискивая добычу. Чуть появляется офицер, они мчатся с докладом – и толпа приступает к делу.

Вот по панели идет офицер; он идет спокойно, не торопясь, не подозревая, что ему что-то грозит, что против него что-то замышляют. Толпа бросается к нему, его окружает, требуют оружия. Иной, ошеломленный внезапностью, почти автоматически передает шашку. Иные вступают в переговоры, что-то объясняют, урезонивают, но их разоружают. Маленький тщедушный кавалерист берется за эфес, но вытянуть оружие из ножен не может: десятки рук его уже схватили за локти, за руки, сбоку и сзади; он лишен возможности двигаться, обороняться – его разоружают силой.

Окружают седого сгорбленного, старого полковника. Одна рука на перевязи, другой он опирается на костыль. Он ранен и в ногу; у него отбирают георгиевское золотое оружие. Защищаться раненый не в силах. Великая скорбь на его чертах.

Как живого, вижу и теперь статного офицера