Современный венгерский детектив - Андраш Беркеши

Она подняла на меня глаза, полные слез. Видно, я очень ее обидел, она поняла все. Слезы блестели в ее глазах, каким-то чудом не скатываясь по щекам. На голове у нее был повязан платочек, но не по-крестьянски, до бровей, а так, что были видны ее волнистые волосы. В ее глазах не было ни тени кокетства, но она и не опускала их долу. Все это привело меня в такое смущение, что я стал разглядывать скатерть на столе.

«В госхоз? Нет, туда я не вернусь ни за что на свете. Уж лучше в могилу».

Это было сказано так решительно и серьезно, что я даже перепугался.

«В могилу? — Я неуверенно рассмеялся.— Ах, верно! Ведь вы уже работали в госхозе. И что же? Вышло какое-нибудь недоразумение?»

«Вы называете это недоразумением? Однажды ночью

меня вызвали в контору. За мной пришел ночной сторож, официальное лицо. Говорит, собирайся, срочное дело!… А потом! — Она заплакала навзрыд.— Боже мой!»

«Прошу прощения,— пробормотал я и, не зная, что сказать, в растерянности спросил: — Вы и в будни носите шелковые платки?»

Она очень удивилась:

«Шелковые платки? Да, конечно. Потому что я… Если я прилично одета… В моем положении это помогает. Шляпу я не могу носить, засмеют. Да они и не в моде теперь. А с открытой головой как-то неудобно, особенно если надо идти по делу».

Мы довольно далеко отклонились от существа вопроса, по которому она пришла. Тут я заметил, что Юлишка неподвижно, словно статуя, стоит в дверях и молча слушает наш разговор. Эта каменная неподвижность сказала мне все — ведь Анна Тёре, несмотря ни на что, не более чем…

«Извините,— сказал я и протянул руку,— я очень сожалею, но ничего не могу сделать… Квартиры у нас нет».

Теперь я уж и сам не знал, куда клоню и как буду выпутываться из положения. Но она знала, чувствовала!

«О, пусть это вас не тревожит. Мы приехали только втроем. И после школы дети будут помогать мне на работе как смогут. Мы так и договорились. А жить мы будем у моей матушки.— Она даже хлопнула в ладоши.— Видите, квартиры нам не надо!»

Я хотел выиграть время, а кроме того, как-то протянуть ее пребывание у нас. Присутствие Юлишки, ее угрюмое молчание и немое осуждение — о чем, мол, мой муженек может так долго рассуждать с такой, как эта…— меня не смущало, даже напротив. Поведение жены лишь подмывало меня сделать ей наперекор.

«А где же ваш третий ребенок? Я знаю, у вас трое».

Анна внезапно как-то сникла:

«О, Эммушка уже взрослая девушка! — И, приглушив голос до шепота, добавила как бы по секрету.— Я не хочу привозить ее сюда».

«Что же, такое решение можно только приветствовать».

Гостья замолчала. Вероятно, она не поняла меня. Или ждала, что я буду расспрашивать дальше. Не дождавшись, она погрустнела и, видимо, угадала мою мысль.

«Да, мне не хотелось бы, чтобы она разделила мою судьбу. Этого нельзя допустить! Я очень боюсь за нее,

она такая красивая. Когда она родилась, я собиралась отдать ее в детский дом. А теперь мне даже больно бывает оттого, что я люблю Эммушку больше других своих детей. Я знаю, это грех, но не боюсь в этом признаться».

«Если так, то почему вы не держите ее при себе?»

Она встрепенулась:

«Нет, нет! Нельзя ни в коем случае! Да и невозможно. Ведь она учится в институте на агронома. Через два года получит диплом. То есть, если считать по месяцам, даже скорее, через полтора».

Гудулич развел руками. Затем опустил их на колени и вздохнул. Этот вздох прозвучал как признание чего-то очень желанного, но, увы, невозможного.

— Вот и все. С тех пор эта девушка так в селе и не появлялась.

Гудулич постарался перехватить взгляд Кёвеша, ибо эти слова адресовались ему, а не старшему лейтенанту Буриану.

— Я рассказал достаточно?

Оба офицера кивнули, но затем Буриан все же заметил:

— Достаточно, но не совсем ясно, чтобы понять причину самоубийства Анны.

— Откровенно говоря,— Кёвеш взглядом одобрил высказывание подчиненного,— из-за всего того, что ты рассказал, никому не следовало бы умирать. Я не очень понимаю, что ты имеешь в виду. Ну, хорошо, оставим это.— И Кёвеш жестом пояснил, что не намерен без конца пережевывать одно и то же.

— Позвольте еще один вопрос, товарищ майор,— опять заговорил Буриан.— Почему вы, Геза Гудулич, не женились на Анне Тёре?

— Ну и вопрос! Однако попробуй на него ответить, Геза.

— Что отвечать-то? Я женат.

— И тебе даже в голоеу не приходила такая мысль?

— Гм. Приходила.

— Что, мол, неплохо бы было…

— Да, совсем было бы неплохо…

— И что же?

— Тогда надо было бы уезжать из села. Кроме того…

— Кроме того?

— Кроме того, я люблю свою Юлишку. Только по-другому. А потом, задумался я, как долго это продолжалось бы? Ведь она все же такая…

— Такая?…

— Да, как я ни вертелся вокруг этой мысли, к другому не пришел.

— Значит, очень такая?

— В общем-то, не очень. Когда бываешь с нею с глазу на глаз, даже забываешь об этом. Но если взять ее в жены, все бы сказали…

— А сколько таких случаев могут назвать эти «все»? Ну, сколько?

Гудулич уставился в пол. Ясно было, что ему никогда в голову не приходило заниматься подобным подсчетом.

— Гм. Трое ребят, это раз. Потом эта ночь в госхозе, после которой она готова была бежать, куда глаза глядят, а потом забрала троих детей и уехала. Это все.

— И за сколько лет?

— Погоди-ка. Если считать точно, то эти четыре случая произошли с ней за двадцать лет.

— Выходит, один случай в пять лет?

— Выходит, так.

— А не думаешь ли ты, что сама пречистая дева Мария за такой срок нагрешила бы куда больше?

— Пожалуй.

Других вопросов не последовало. Все трое молчали, углубившись в размышления по поводу всего происшедшего. Затем Гудулич вдруг вспомнил о том, что говорил Кёвешу наедине, без Буриана.

— Мне очень бы хотелось, Руди, чтобы мои слова были приняты во внимание при официальном расследовании.

— Все будет принято во внимание, Геза. Все и в свое время.

— Благодарю,— с облегчением вздохнул Гудулич.

— С этим погоди, еще успеешь.

— Я полагаю, товарищ майор,— сказал Буриан не слишком вежливо, но твердо,— настало время заводить уголовное дело, учитывая, что праздник кончился.

— Да,— подтвердил майор Кёвеш, игравший очками на столе и казавшийся погруженным в свои мысли.— Вот что, старший лейтенант! Отправьте-ка в Будапешт

срочную телеграмму. Текст такой: «По подозрению в убийстве просим арестовать…» Как зовут девушку?

— Эмилия Тёре,— прошептал Гудулич в полной растерянности.

— Так, продолжайте: «…арестовать Эмилию Тёре».

35

— Говорите, тетушка Дитеp. Я слушаю вас.

Официальное следствие началось. Предстояло окунуться в море формальностей, или, как выражаются иначе, совершить обычную следственную процедуру. И Буриан окунулся в эту работу с самого утра.

Во второй половине дня, когда уже отзвонили к вечерне, в участке появилась тетушка Дитер.

— Дитер? Кто такая?

— Та, что работала вместе с Анной Тёре.

— Пропустите!

Перед Бурианом сидела худая, плоская как доска, увядшая женщина.

— Не пугайтесь, гражданка Дитер, я буду допрашивать вас в качестве свидетеля по делу Анны Тёре.

— Жаль, что все так случилось, очень жаль. Бедняжка, она заслуживала совсем другой судьбы.

— Вы состояли с ней в дружеских отношениях?

— Как прикажете понимать?

— Не знаю, как еще выразиться. Вы были ее подругой, не так ли?

— Так, так. Были, как вы сказали, подругами.

— Но не всегда?

— Что правда, то правда. В девушках мы ее не любили. Слишком уж была гордая. А чего добилась? На балах всегда собирала вокруг себя всех парней. А нам оставалось только семечки лузгать. Ей казалось, что музыка играет только для нее одной.

— И она всегда танцевала?

— Всегда! А мы, остальные девушки, стенки в это время подпирали. Все парни, сукины сыны, заранее сговаривались, кому после кого ее приглашать. Всех их с ума сводила эта Анна.

Буриан слушал, не прерывая.

— Эко я разболталась! Извините, товарищ. Говорю да говорю и даже не знаю, может, чепуху всякую. Наверно, это вам совсем не интересно, а вы меня не останавливаете только потому, чтобы не обидеть?

— Говорите, говорите, гражданка Дитер. Я слушаю вас.

— Так что говорить-то? Вот я, к примеру, когда в прошлом году весной Анна подала заявление в кооператив, была против. Выступала даже! Нет ей места среди нас, говорила. Председатель потом меня вызывал. Я ему все свои обиды и выложила как на духу, без утайки.

— Ну, хватит, Дитер! — оборвал меня тогда Гудулич.— На винограднике работать некому, а вы мне тут про девичьи обиды толкуете!

— Ладно,— говорю,— пусть мы ее примем. А кто с ней рядом работать будет? Да никто!

— Послушайте теперь меня, Дитер,— сказал председатель.— Вот у вас семеро детей, и все живы-здоровы.

— Слава богу, хоть гвоздями их корми, все перемелют!