Бунин, Дзержинский и Я - Элла Матонина

уроки, преподанные русскому солдату Суворовым… Эскадрон подходил к лесу, по русским разведданным, неприятеля там не было. И вдруг раздался шквальный огонь. Наши гусары остановились, спешились, рассыпались в цепь, начали отступать. И тогда князь Игорь, вспомнив, как подбадривал солдат Суворов, закричал: «Заманивай! Заманивай!» Гавриил подхватил призыв брата. Солдаты вернулись и бросились вперед, на вражеские окопы.

Игорю пришлось тонуть в мазурских болотах. Эскадрон окружили немцы, оставалась одна дорога – через топь. Когда товарищи бросились выручать князя, над топью видны были лишь голова и руки. Игорь, забыв о себе, спасал уходящую в болото свою любимую рыжую лошадь. Его тащили из топи, а он тащил лошадь.

На короткую побывку приехал к отцу и матери юный князь Константин. О нем с восхищением говорили в Петрограде, что он спас полковое знамя и был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени!

А Гавриил был приглашен к высочайшему обеду в царском поезде. Николай II принял его в отделении своего вагона, служившем ему кабинетом. Он вручил Гавриилу георгиевский темляк и маленький Георгиевский крестик на эфес шашки, а также орден Святого Владимира 4-й степени с мечом и бантом. «Этот орден, – писал в эмиграции великий князь Гавриил, – и теперь со мной. Вручая мне орден, Государь сказал, что дает мне ордена, которые я заслужил. Как я был счастлив! И я поцеловал Государя в плечо».

Георгиевский крест засветится 29 сентября 1914 года и на груди князя Олега.

У Олега все начиналось непросто. Воинское начальство, памятуя об императорской крови князя, определило его в ординарцы при Главной квартире. Олег наотрез отказался от штабной работы и вместе со своим полком ушел на передовую Северо-Западного фронта.

Его взвод встретил у деревни Вильвишки в расположении русских войск германские разъезды. Гусары стремительно пошли в атаку, он первым доскакал до неприятеля на своей кровной кобыле Диане. Противник был изрублен, оставшиеся сдаются в плен. И вдруг – удар. Олег увидел этого валявшегося на земле немца – в князя выстрелил он.

Его везли на телеге в ближайшее селение, потом была дорога в Вильно. Пришел он в сознание только после операции. Прямо в палату ему доставили телеграмму царя о пожаловании ордена Святого Георгия IV степени за мужество и храбрость. Олег слабо улыбнулся: «Я счастлив… В войсках произведет хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь царского дома».

Но юный князь слабел на глазах. И казалось, что он предчувствовал свою гибель, когда просил мать вернуть обручальное кольцо своей невесте, княжне Надежде Петровне, дочери великого князя Петра Николаевича – они обручились в начале этого страшного года.

Вскоре приехали родители. Воспитатель Олега генерал Н. Ермолинский вспоминал:

«На минуту он их узнал. Великий князь привез умирающему сыну Георгиевский крест его деда. – Крестик Анпапа! – прошептал князь Олег. Он потянулся и поцеловал белую эмаль. Крест прикололи к его рубашке. Вскоре больной стал задыхаться… Началось страшное ожидание смерти: шепот священника, последние резкие вздохи… Великий князь, стоя на коленях у изголовья, закрывал сыну глаза; великая княгиня грела холодеющие руки. Мы с князем Игорем Константиновичем стояли на коленях в ногах. В 8 часов 20 минут окончилась молодая жизнь… Светлое, детски чистое лицо князя было отлично освещено верхней лампой. Он лежал спокойный, ясный, просветленный, будто спал. Белая эмаль, к которой он прикоснулся холодеющими губами, ярко выделялась на его груди».

Это было 29 сентября 1914 года.

Князя, единственного члена Российского Императорского дома, погибшего на фронте Первой мировой войны, везли хоронить в Осташево, в подмосковную усадьбу Константиновичей, которую так любил Олег.

Отец, великий князь Константин Константинович, вспоминал:

«Мы приехали в Осташево за полтора часа до прибытия гроба. Вышли навстречу на село. Гроб отвязали от лафета, осташевские крестьяне подняли его на руки и понесли по липовой аллее… мимо окон Олега в сад и направо вдоль реки. На холмике, возвышающемся над заливным берегом Рузы… вырыли глубокую могилу, обделав ее деревянными досками. Георгиевский крест на подушке из материи георгиевских цветов держал брат Олега Георгий. Осташевский батюшка перед опусканием гроба в могилу прочел по бумажке слово, оно было немудреное… но нельзя было слушать без слез. Мы отцепили от крышки гроба защитную фуражку и шашку, кто-то из крестьян попросил поцеловать ее. Опустили гроб в могилу, и все было кончено».

И только на столе в осташевском кабинете остался дневник Олега с последней записью: «Всегда буду думать о том, как мне лучше достигнуть моей цели – сделать много добра моей Родине».

Р. S.

Теперь возвращаюсь к письму из Швейцарии с выдержками из дневника со странным названием «Три пары глаз».

Вела этот дневник некая Т. С. Вот две страницы из него.

«Кончина Его Высочества князя Олега Константиновича, убитого на Великой войне».

30 сентября 1914 г.

Вчера, 29 сентября, скончалось Царственное Дитя – юный воин, князь Олег Константинович. Сейчас куплю цветов на гроб.

1-го октября.

Вчера – на двух панихидах, сегодня – на одной. Мои хризантемы с пальмовыми ветвями лежат на гробу. (Я просила не снимать.) – Других цветов нет – все внизу…

1938-39 гг.

«На этом кончаются мои выдержки из старого юношеского дневника. Чудом все мои дневники сохранились от обысков во время революции. Возила я их из города в город, и счастлива, что теперь имею возможность сказать все о Константиновичах. Никогда я не думала, что через 24 года один из Константиновичей (!) («Вторая пара глаз») прочтет в далеком Париже эти летящие, бесконтрольные, сбивчивые строки, эти обрывки мыслей впечатлительной, фантазирующей, но глубоко преданной Царской семье девушки.

Пишу в сочельник. Лежу больной под елкой. Но мне уже лучше. Кончаю эту тетрадь стихами, которые только что родились у меня в голове:

Я перечла Дневник и унеслась далеко

Во дни войны…

Здесь было все свое, так мило, так глубоко,

Здесь шли полки под знаменем родным». [4]

Странички этого дневника – живой всплеск столетней давности. Это прошлое, коснувшееся нашего сердца. Кто эта «Т. С.», писавшая дневник, чей голос дошел до нас из столетнего далека?

Потаенный роман

Сияет сад, и девочка бежит.

Еще свежо июня новоселье.

Ей весело, ее занятье – жить,

и всех любить, и быть любимой всеми.

…Пусть будет там, где персики лежат,

пусть бант синеет, розовеет блуза.

Так Мамонтову Верочку мне жаль,

нет