Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я свернулся калачиком и обрел в этом положении хрупкое душевное равновесие.
– Нарам-Син? – прошептал чей-то голос. Не успев обернуться, я уже узнал его обладателя: меня окутал запах сирени. За прутьями решетки стоял одетый стражником Гавейн с капюшоном на голове. Он велел мне говорить тихо, протянул флягу и предложил отхлебнуть. Я повиновался. Сделав несколько глотков, я поторопился задать мучивший меня вопрос:
– Где Сарра?
– Нимрод запер ее в вольере.
– То есть?
– Помнишь ту клетку с дивными редкостными птицами в женском флигеле? Нимрод выпустил всех птиц и посадил туда Сарру. Она очень хороша.
Он пристально взглянул на меня:
– Это и есть Нура?
Зачем я буду врать другу, который так рисковал ради меня?
– Это она.
– Нура… Тебе нужна Нура. Аврааму нужна Нура. Нимроду нужна Нура. Но ей самой кто нужен?
Я опустил голову, не в силах ему ответить, не рассказав всю мою долгую историю. Но даже если бы рассказал, разве у меня был бы ответ? Гавейн пробурчал:
– Да, соперничать бессмысленно…
Я смотрел на него.
Он вынул тяжелый металлический ключ. Бесшумно вставил его в скважину, немного покопался во внушительном механизме. Я с дрожью следил за его действиями. Я вспотел, зубы стучали.
– Гавейн, мне плохо.
– Крепись.
Он приоткрыл бронзовую створку, и я проник в зазор. Ладонь Гавейна стиснула мое запястье, и, согнувшись, мы двинулись гуськом во тьму по узкому и низкому проходу. Меня лихорадило. То и дело я задевал плечами стенки, изо всех сил старался сосредоточиться и устоять на ногах.
Волшебник отворил низкую дверцу, и я вдохнул вечернюю свежесть. Он вытащил меня наружу. Нас встретила огромная луна в окружении звезд. Мы дошли до зверинца, где Нимрод держал своих диких животных. Гавейн тянул меня за руку, на ватных ногах я сделал несколько шагов и вдруг упал.
– Я… болен…
Он склонился ко мне.
– Ты убежишь, как только тебе полегчает. Договорились?
– Не уходи… Мы ведь больше не расстанемся?
Я был в полуобморочном состоянии. Меня удерживала лишь близость Гавейна, его глаза. Он мучительно улыбнулся:
– Конечно, Нарам-Син, мы не расстанемся.
Он высоко поднял руку, сжимавшую тяжелый ключ. Она обрушилась. Я потерял сознание.
Что может быть нормальней, чем утро? Когда я открыл глаза и на меня хлынул новый теплый солнечный свет, это было нормально. Когда я услышал щебет и воркование веселых пташек, это было нормально. Когда я нащупал лежащего рядом довольного Роко с разинутой пастью и свесившимся языком, гордого, что он может охранять сон хозяина, это было нормально. И лишь когда я услышал львиный рык и стук зебровых копыт, я понял, где нахожусь. Я провел ночь в зверинце. Гавейн отнес меня сюда, а Роко меня отыскал. Однако я не очень хорошо помнил ход событий.
Неподвижно лежа на правом боку и прижавшись виском к земле, я разглядывал то, что было видно из этого положения: украшенные цветами террасы, крыши храмов, головы четырех статуй, просторный квадратный плац в лучах утреннего солнца. Кучки людей на пустынной площади.
Вдруг мне показалось, что это сон. Я увидел себя: меня подталкивали солдаты, и я безропотно шел, обритый, безбородый, в своей желтой тунике целителя. Вперед выступил человек, похожий на Нимрода. Он вручил мне свой золотой фигурный жезл и передал доспехи; солдаты тотчас меня в них облачили. Наконец на мою обритую голову водрузили величественный убор, которым Нимрод бывал увенчан лишь во дни торжеств. Я не противился. Я подчинился. Запел хор; слов разобрать я не мог. Вдоль стены проскользнул Месилим – или Гунгунум? – и присоединился к церемонии. Пышно разодетый жрец, в сопровождении двух солдат, подвел меня к плоскому камню, подобию ложа. Меня на него уложили. Похоже, я вел себя смирно, не возмущался. Пение окончилось. Грянула барабанная дробь. Жрец дал знак солдатам, те выхватили мечи и вонзили их в мое тело. С каждым ударом я все больше приходил в негодность. Кровь текла по мрамору, брызгала во все стороны. Они зверели. Наконец я затих. Нимрод подошел, склонился надо мной и удостоверился в моей смерти. Затем жестом приказал слугам изъять государственные регалии и исчез.
Оцепенело ощупав землю, траву и камни вокруг себя, я подозвал Роко, запустил пальцы ему в шерсть и убедился, что я живой, а не по ту сторону смерти. Роко назначил мне успокоительное и тотчас произвел энергичное вылизывание. Я попытался встать. Затылок ломило как с похмелья; я пошевелил онемевшими конечностями и с трудом сел.
Теперь я получше мог разглядеть плац, расположенный ниже зверинца. Зрители разошлись, слуги отмывали площадь, мой труп исчез. Мне привиделся страшный сон?
Позади меня кто-то засопел. Резко обернувшись, я увидел высокого молодого человека с заплаканными глазами и искаженными чертами лица. Значит, это был не сон!
Странное дело, он не обращал на меня внимания. На нем был плащ с капюшоном, как у стражников; его молодое лицо напомнило мне вчерашнего тюремщика, который пришел раньше Гавейна, чтобы удостовериться, что я Нарам-Син. Его сообщник! Вот почему его не удивляло, что я нахожусь в зверинце.
Он основательно высморкался, отер щеки, отдышался. Провел ладонью по лбу, посмотрел на меня.
– С меня хватит. Больше не могу. Как и он.
Он кивнул на плац, где вершилось жертвоприношение.
– Как и он? – спросил я.
Он пожал плечами, склонил набок голову:
– Гавейн.
Тут я все понял: Гавейн занял мое место, позволил мне скрыться, чем-то опоил меня, чтобы я уснул, забрался в мою темницу, побрился, чтобы его приняли за меня. Гавейн только что у меня на глазах принял мученическую смерть.
Я разрыдался. Изысканный, легкий Гавейн казнен… Странный и переменчивый Гавейн истек кровью на жертвеннике… Сдержанный и целомудренный Гавейн превращен в груду мяса… Деликатный Гавейн изрешечен сотней неверных ударов, прежде чем его убили… Кровь Гавейна, плоть Гавейна, бархатистая кожа Гавейна… Я запрокинул голову и взвыл:
– Почему?
Слезы заливали мне глаза, я задыхался. Почему он погиб вместо меня? Почему меня спас? Я обернулся к тюремщику и напористо повторял:
– Почему? Будь добр, скажи мне.
Он снова ушел в себя. Потом отозвался:
– С него было довольно. Мы тут все на пределе.
– Ты из его друзей?
– Мы вместе воспитывались. Жили под одной крышей. Вместе работали на Кушима. Были его невольниками.
– Ты очень его любил?
Он утер сопли и сплюнул.
– Кто его не любил?
Он задумчиво повел плечами, вздохнул: