Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов

Египта – тоже интеллигенция. Кто-то скажет да, конечно, в какой-то степени, протоинтеллигенция. Что значит прото? В какой степени? На 0,5 %, на 0,25 %? Чем мерить? По каким критериям? Я уже не говорю о том, что в деятельности жрецов рациональное и иррациональное принципиально не обособлены друг от друга; знание доминирует над познанием, т. е. результаты прошлого духовного труда над процессом. А как быть с античными философами, средневековыми схоластами и китайскими книжниками-шэныни? Это тоже интеллигенция? В таком случае, во-первых, интеллигенция как определение полностью утрачивает сущностные системно-исторические качества и превращается во всевременную/вневременную метафору, накрывающую и древнего шамана, и современного профессора; с таким определением мы покидаем зону науки в строгом значении этого термина.

Во-вторых, самое главное, остается вопрос, почему же термин «интеллигенция» появился только в XIX в., т. е. в капиталистическую эпоху? Причем не в ядре капсистемы, а на ее (если брать экономическое измерение – но только его) полупериферии и именно в России. На Западе говорили «intellectuals», «professionals», а в России – об интеллигенции. И именно отсюда термин «intelligentsia» распространился на Запад (и вообще по миру), включая себя отчасти интеллектуалов, отчасти богему, отчасти действительно тех, кто был интеллигенцией, а не только занимал сравнимо-эквивалентную нишу. Мы вернемся к этому вопросу чуть позже, а сейчас – о причинах объективных трудностей определения интеллигенции.

В системном плане определение интеллигенции затруднено тем, что по одним признакам и характеристикам она совпадает с одними социальными классами и группами, по другим – с другими, но ни с одним – полностью. Общественные группы определяются их положением в системе общественного производства, прежде всего – в распределении (присвоении – власть, собственность) его факторов (материально-предметных, социальных, духовных), что находит своё отражение в источнике дохода. У одних это прибыль, у других – зарплата, у третьих – рента. К какому из этих трёх источников относится доход интеллигенции – собственника особого знания, особого умения, великого комбинатора знаков и символов и манипулятора ими? Опять же ни к одному в отдельности, по крайней мере – по содержанию, и это очень запутывает картину, поскольку главная форма оплаты трудоуслуг интеллигенции – гонорар – обладает характеристиками зарплаты, ренты и прибыли, содержит их в себе в снятом виде, но не сводится ни к одной из них.

Например, как слой, не обладающий не только капиталом, но и вообще материальными факторами труда (производства), интеллигенция похожа на рабочий класс. Однако как обладатель нематериального («культурного») капитала, как слой, присваивающий нематериальные факторы труда (производства) интеллигенция демонстрирует определенное сходство с имущими классами, в том числе и с буржуазией. С этими классами интеллигенцию также роднит тип и уровень культурно-художественного потребления. А вот если брать интеллектуальную рефлексию, то здесь – прав А.С. Кустарев – интеллигенция существенно отличается от буржуазии и рабочего класса вместе взятых. Последние (за незначительным числом исключений, подтверждающих правило) живут, если можно так выразиться, не поднимаясь над эмпирическим уровнем – это и есть их классовая норма. Интеллигенция «живет» уровнем выше – теория, теоретическая рефлексия.

Продолжая ряд, как мог бы сказать С. Лем, «подобий и отличий» между интеллигенцией и другими слоями/классами/группами социумов капиталистической системы, мы можем сказать, что с тем же рабочим классом интеллигенцию роднит следующее: она в значительной степени выступает как наемный работник, но не физического или машинномеханического труда, а умственного. Пожалуй, еще больше сходства у интеллигенции как особой трудовой группы с ремесленниками. Я имею в виду специализацию на особых и относительно редких, штучных видах трудовой деятельности, требующих длительного обучения и определенной корпоративности, замкнутости. В то же время, ремесленники были, так сказать, «слоем-интравертом» и не стремились никого учить, не имели социальных претензий.

По линии владения редкими навыками интеллигенция похожа и на артистов. С последними интеллигенцию роднят социальная экстравертность, нарциссизм и построенная на рессантименте (зависть, недоброжелательство и т. п.) «внутрисословная жизнь» (читайте Михаила Булгакова, но не культовый роман интеллигенции про Мастера, а вполне антиинтеллигентский и антибогемный «Театральный роман»).

С господствующими группами интеллигенция совпадает по линии духовных производительных сил – образование. Но самое интригующее сходство – таковое между интеллигенцией (интеллектуалами) и крестьянством. Казалось бы, что общего может быть между интеллигенцией и крестьянством, они антиподы. Под определенным углом – да. А под другим углом – почти близнецы-братья, социальные, разумеется. Суть в следующем. Для крестьянина характерно то, что называют сращенностью работника с его природными факторами труда – «субъективными» (его тело) и, главным образом, «объективными» (земля). Последние играют решающую роль. Сращенность с ними обеспечивается как самой спецификой сельскохозяйственного (доиндустриального) труда, так и наличием той или иной коллективной формы организации – Gemeinwesen. Поэтому генезис капитализма с необходимостью должен был обеспечить разрыв этой естественной сращенности, уничтожение традиционной собственности, разложение социально-обеспечивающих ее коллективных форм.

Персонификатор интеллектуального труда тоже «сращен» со своим основным средством производства – интеллектом и развитыми для его использования социальными и духовными навыками, они интериоризировали в нем. Причем эта сращенность, напоминая таковую крестьянина, еще больше похожа на ситуацию в доземледельческих видах хозяйства – охоте и собирательстве. Если у крестьянина как земледельца сращенность имеет место быть относительно внешнего, внеположенного трудящемуся субъекту объекта – земли, то у интеллектуала это исключительно он сам, только главное уже не столько телесная организация, сколько умственная. Объективно одна из задач хозяев формирующегося посткапиталистического «мира темного солнца» – найти способ устранить эту сращенность, найти социальные и психологические средства решения этой проблемы или просто превратить интеллектуалов в сегмент класса господ, лишив «неопростолюдинов» возможности (а то и права) заниматься интеллектуальной деятельностью (разрушение образования, иррационализация духовной жизни, максимальное запутывание/замусоривание информационной среды и т. п.).

Сухой остаток по нашей главной теме: интеллигенция занимает особое место в общественном разделении труда, совпадая частично, по принципу «кругов Эйлера», со всеми основными социальными группами, оказываясь в этом плане чем-то вроде универсальной социальной группы, воплощающей целостные стороны бытия данного типа общества. И это неудивительно, поскольку интеллектуальный труд есть труд по определению «всеобщеуниверсальный» (К. Маркс). Его персонификатор, следовательно, выполняет в обществе всеобщеуниверсальную функцию, представляя в социальноснятом виде общество в целом. Однако выполняет он эту функцию в той степени, в какой занят именно производственным интеллектуальным трудом, а не чем-то иным, как это и произошло, например, с интеллигенцией – слоем, возникшим сравнительно недавно, в XIX в., но успевшим натворить немало дел – хороших и плохих, особенно в России.

IV

Термин «интеллигенция», действительно, не случайно возник во второй половине XIX в. – до этого интеллигенции как особого и отдельного слоя не было, да и производственно-исторической необходимости в нем не было. И не случайно он возник именно в России, т. е. в рамках европейско-христианской