Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов

Сила профессиональных интеллектуалов (англосаксонские либералы здесь всем «добрым молодцам урок») не только в национальной ориентированности, но и в господстве в их деятельности положительной профессиональной активности над «общественно-политической», идеологической. У русской интеллигенции все было с точностью наоборот. В этом плане, думаю, интеллигенция как конкретно-историческим слои можно определить, во-первых, как группу, в деятельности которой общая, т. е. идеологическая и политическая сторона господствует над специализированной, профессиональной. Во-вторых, это группа, для идейноинтеллектуальной деятельности которой характерна гипертрофия социального критицизма над «полезной профессиональной» (как говорили до революции) работой – вплоть до полного отрыва от последней и превращения в самостоятельную функцию. Последняя реализует себя поведенчески в двух типах. Первый – болтуне-реформаторе, краснобае (классика – Керенский; на еще более позорные разновидности мы насмотрелись во время перестройки, породившей немало «оральных политиков»). Второй – более серьезный, он представляет законченную форму отрыва политико-идеологической интеллектуальной составляющей от узкопрофессиональной. Это профессиональный революционер, типаж из «партии нового типа» Ульянова-Ленина. Именно этот тип (включая Ленина) есть логическое завершение интеллигента как социального агента. И как крайняя форма он с необходимостью есть (само)отрицание и самопреодоление интеллигенции (отсюда – презрительное отношение большевиков и Ленина к интеллигенции).

Кстати, оба типа, о которых идет речь, особенно второй, адекватны лишь смутореволюционным временам, а после них сразу изгоняются или уничтожаются, что и произошло в России/СССР в 1920-30-е годы. Судьба «ленинской гвардии» сложилась в полном соответствии с законами истории и революции. Кроме того, массово, системно идеологизированная власть не нуждалась в «идеологическом слое» и не собиралась терпеть его.

Наконец, в-третьих, в отличие от профессиональных интеллектуалов ядра, ориентированных на свою страну, традицию, государственность и умело подающих и продающих эту частную, особую традицию как общую, универсальную, которую все остальные должны заимствовать, имитировать и т. д. («делай с нами, делай как мы»), полупериферийная интеллигенция, в том числе русская, отвернута от своей национальной традиции, оказывается чужда ей. Она развернута в сторону западной традиции, которую считает универсальной, общечеловеческой нормой. И ради этой нормы, вовсе неуниверсальной на самом деле, отвергают и критикуют национальную. Отсюда резко отрицательное отношение интеллигенции к национализму и патриотизму. Вот что писал по этому поводу весной 1904 г. А. Суворин: «… образованная Европа во главе с Англией… считает, нимало не смущаясь, свои родные интересы обязательными для всего человечества. Стояние же за международные и общечеловеческие интересы русских людей доказывает только, что эти русские люди, игнорируя родные интересы, показывают себя нулями и в общечеловечестве (с Англией, а сегодня – с Америкой во главе. – А.Ф.) потому относятся к нему как крепостные к барину».

VII

Ощущая неприязнь и непричастность к своему, местному, т. е. в данном случае к русскому/советскому, а то и просто вражду (вплоть до плохо скрываемой или даже неприкрытой радости по поводу поражений в Крымской, Японской, Первой мировой, Великой Отечественной, «холодной» войнах) интеллигенция – русская и советская – саму историю своей страны писала с негативных, антисистемных позиций – как историю революционной, освободительной борьбы себя любимой от царизма/ тоталитаризма. В результате ошельмованными и оболганными оказывались наиболее сильные личности русской истории и государственности, крепившие державу (например, лучший русский царь Николай I) и курился фимиам тем, кто ее не укреплял (как минимум), а то и просто был записным русофобом (Александру I и особенно Александру II «освободителю»). Ну а героями назначались борцы с государством – декабристы, народовольцы, большевики, диссиденты, наделявшиеся высокими моральными качествами (в СССР в 1970-е годы в театре «Современник» даже шел цикл спектаклей – «Декабристы», «Народовольцы», «Большевики»).

Интеллигенция более ста лет приучала: история нашего государства – это история борьбы с ним, и это главное. И борцам надо сочувствовать. В русской/советской/постсоветской интеллигентской традиции борцы с властью, будь то декабристы, народовольцы, большевики, а затем диссиденты проходят со знаком «плюс», автоматически получали высокую моральную оценку. Одни в большей степени, другие – в меньшей оказывались героями. Советская интеллигенция симпатизировала декабристам, в меньшей степени – народовольцам, которые были героическими фигурами для значительной части русской интеллигенции конца XIX в., и дореволюционным, якобы чистым, большевикам, которых незаслуженно поставил к стенке плохой Сталин. В постсоветское время большевиков, естественно, вычеркнули из списка, в котором, однако, остались народовольцы и особенно декабристы, а «культурными героями» стали диссиденты.

А, собственно говоря, почему? Почему чуть ли не императив – сочувствие диссидентам, народовольцам, декабристам? Почему не симпатизировать им, не полагать их дело правым – плохой тон? Только потому, что они выступали против власти, которую интеллигенция боялась, провозглашала плохой? Однако даже если власть отвратительна или просто плоха (кстати, это надо доказывать, ведь говорил же Пушкин, что правительство у нас единственный европеец), это еще не значит, что хороши и правы те, кто в оппозиции, кто борется с ней. Нередко они суть лишь изнанка власти, адекватная степени разложения последней. А поэтому порой противостояние происходило по принципу «игра была равна, играли два г…», только симпатизировать принято именно «борцам», а власти – ни-ни. Отсюда: «Николай Палкин», «столыпинский галстук» и пр. Не смущает и то, что «борцы», будь то, например, большевики или диссиденты, активно сотрудничают с внешними противниками страны, финансируются ими, нередко выступая в роли более или менее слепого агента и работая на подрыв и развал не только системы, но и страны. Такого, кстати, не потерпит ни одна демократия, даже самая демократичная власть не станет гладить по головке людей типа народовольцев, декабристов или диссидентов (ясно, что сделали бы с последними в демократических США).

Что, Николай I хуже декабристов? Тем, что отправил пятерых на виселицу? Так ведь по закону, а не по беззаконию. И за дело, защищая себя и свою семью, от тех, кто готовил убийство царя и всей царской фамилии (как это сделали большевики летом 1918 г.). Я уже не говорю о декабристских планах (у Пестеля) резкого и многократного увеличения численности полицейского аппарата, запрета свободы печати и создания частных обществ – открытых и тайных и т. п. Ну а идея блюстительной власти, контролирующей три основных ветви – это просто блеск, это то самое установление более жесткой формы социального контроля. Или, иными словами, создание более сильной и чистой формы русской власти взамен той, на которую уже налипло много чуждых ей «ракушек». Но ведь и большевистская революция, как заметил В.В. Крылов, была очищением власти от классовых привесков, возникших в эпоху самодержавия. Под таким – системным – углом зрения декабристы и большевики смотрятся иначе, чем обычно.

Под аналогичным углом зрения необходимо взглянуть и на диссидентское движение, как элемент определенной системы (и