Пустующий трон - Кен Лю

Давным-давно, когда она еще девочкой училась у лучших травников Фасы, наставники глубоко вбили в нее важность древних канонов травничества: абсолютно все может быть и лекарством, и ядом; то, что снимает боль, при неверном использовании может причинить великую боль пустоты; травник должен лечить, а не вредить.

Интересно, как бы отреагировали ее учителя, узнав, чем она сейчас занимается? Джиа представила, как оправдывается перед ними. Какие бы она нашла аргументы в свою защиту?

«Люди сами этого хотят, поэтому я не причиняю вреда».

«Я лишь потакаю давно укоренившимся в сердце желаниям».

«Обращать зло на борьбу со злом – это не зло».

«Я не воин, поэтому мой клинок – стебель травы».

Императрица могла придумать не меньше оправданий и разумных объяснений своим поступкам, чем кашима, пойманные за жульничеством на Великой экзаменации. Но она отдавала себе отчет в том, что ломает устои, заложенные ее мудрыми учителями и их предшественниками.

Внезапно раздался пронзительный, испуганный визг, похожий на детский. Джиа вздрогнула и выронила ложку. Обернулась и посмотрела на клетку, откуда шел звук.

Прутья были в крови. Кролик прогрыз свои передние лапы до костей и кусал окровавленным ртом прутья, как будто не чувствуя боли. При этом он не сводил взгляд с котелка. Трава и вода в клетке оставались нетронутыми, но вода приобрела темно-алый оттенок. Пронзительные писк и стоны продолжились.

Дрожащими пальцами Джиа сделала на бумаге еще несколько пометок. Она решительно отвернулась от кролика и продолжила размешивать варево. Шарики на дне выцвели и теперь напоминали не кораллы, а жемчужины.

Ни в одном древнем томе, ни в одной устной легенде Дара не упоминались эти ягоды. Она кропотливо вырастила их сама в парниках у хижины, сделав все возможное, чтобы ускорить рост на суровой вулканической почве. Императрица годами изучала свойства ягод, испытывала их действие на животных… и не только. Благодаря ее познаниям в селекции каждый новый урожай оказывался эффективнее предыдущего. Джиа сравнивала себя с цветоводом, стремящимся вывести легендарную черную песчаную розу или роскошный трехцветный пион. Нынешние ягоды отличались от исходного варианта не меньше, чем ручной мопс от дикого волка.

Чтобы отвлечься от жутких воплей кролика, императрица вспомнила разговор с Дзоми. Секретарь предусмотрительности рассуждала о противодействии планам Танванаки, о том, как можно ослабить правление льуку на островах Руи и Дасу… но понимала ли она, в силу своей молодости, что для этого потребуется? Предвидела ли, сколько прольется крови и сколько железа будет сломано? Насколько результат ужаснет всех, как ужасала сейчас саму Джиа густая алая жидкость на прутьях клетки? Разумеется, Дзоми Кидосу этого не предвидела. Вот почему императрицей была именно Джиа – та, кто сперва взвесит две кучки камней и оценит, можно ли пожертвовать одной ради другой, и лишь потом вынесет решение. Не зря Джиа никому не рассказала о том, какую важнейшую информацию по ее просьбе выдала в Руи госпожа Раги, и о том, какое послание все та же госпожа Раги передала Тиму.

Ее сердце защемило от мыслей о сыне, и императрица зажмурилась, перестав размешивать варево. Она сжалась, как будто ее ударили.

«О Тото-тика, прости меня, но другого выхода нет! – Предательская мысль проскочила в голове, но Джиа отогнала ее, как муху. – Сожаление для меня – непозволительная роскошь. Зубы на доску. Печать Дара в моих руках, и мне нести эту ношу».

Родители не любят признавать, что среди детей у них есть любимчики, но любовь Джиа к Тиму действительно отличалась от ее любви к Тэре. Тиму был старшим сыном, но всегда сильнее зависел от матери, цеплялся за нее. Тэра с детства была упрямой и непоколебимо самоуверенной, а Тиму неизменно хотелось, чтобы его похвалили – учителя, отец и, в первую очередь, мать. Рата-тика напоминала Джиа саму себя в молодости, и она почти безропотно отпустила дочь в плавание к далеким берегам, не сомневаясь, что та справится и добьется успеха. А вот Тото-тика, напротив, казался ей вечным ребенком, нуждающимся в защите, и все нежные чувства Джиа были обращены на него.

Джиа представила, как ее сердце покрывается льдом. Вдохнула поглубже. Раз. Другой. Третий.

Выпрямившись, она поняла, что вопли прекратились, и силой заставила себя посмотреть на клетку. Белый кролик лежал бездыханный в луже собственной крови. Он отгрыз себе обе передние лапы и переломал челюсти о прутья.

Управляя своим телом, как марионеткой, Джиа заставила руки и ноги двигаться, а глаза – наблюдать.

Она уменьшила огонь под конфоркой и отложила длинную ложку. Достала из клетки кролика и препарировала его: вскрыла кожу и разрезала мышцы, извлекла и взвесила органы, отмечая их цвет, запах, степень дегенерации и повреждений. Пометки она делала при помощи особого шифра – букв алфавита зиндари, видоизмененных и переставленных местами так, чтобы несвязные записи были понятны лишь ей одной. Даже рисунки она систематически искажала, чтобы никто без предварительных объяснений не понял, что на них изображено.

Затем Джиа начала прибираться в хижине. Останки кролика вместе с окровавленными тряпками и мхом уложила в специальный керамический котел; раздула мехи и поддала такого жара, чтобы даже кости превратились в пепел. Дважды вымыла клетку, затем тщательно вытерла ее. Задвинула ящики шкафов, разложила инструменты по местам, расставила пестики так, чтобы все указывали в одном направлении, сложила тетради ровными стопками. Все на верстаке лежало под нужным углом. Джиа прибиралась с патологической одержимостью. Нельзя было оставить ни единого следа, по которому можно было бы выяснить ее намерения.

Внезапно она застыла. Втянула голову в плечи, как будто готова была вот-вот выплеснуть отвращение и боль, комом подступившие к горлу. Перед глазами так и стояла мордочка мертвого кролика, не исчезая, куда бы Джиа ни взглянула. Его ужас, отчаяние и страдание не могли не вызывать сочувствия.

Джиа сорвала с лица маску, схватила чистую щетку для пыли, сунула ручку в зубы и крепко укусила ее, чтобы не закричать. Даже «плавникам дирана», патрулирующим снаружи, нельзя было позволить увидеть ее в таком состоянии. Она – императрица Дара, и спектакль должен продолжаться. В конце концов Джиа сумела взять себя в руки и продолжила тщательную уборку, пока от эксперимента не осталось и следа, пока в хижине не стало кристально чисто, пока кролик окончательно не растворился в прошлом, как будто никогда и не существовал.

Тогда она снова надела маску, вернулась к котлу, опять зажгла огонь и принялась мешать. По лицу текли слезы, пропитывая маску. Джиа убеждала себя, что это от пара.

Тюремщик отпер дверь