Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси - Глеб Сергеевич Лебедев

в юго-западной части полуострова Курземе (Petrenko, Urtans, 1995). Открытое поселение сопровождали курганные и грунтовый могильники; первые связаны со шведскими переселенцами, но первоначальными колонистами в Курземе были готландцы; именно готландские параллели обнаруживают и погребальный обряд грунтовых сожжений, и женские украшения ранних типов вендельского периода, круглые и кнопочная фибула, фибула «медвежья голова», брактеат. Раскопками 1980-х гг. была открыта и единственная на восточном берегу Балтики готландская стела, небольшой картинный камень (bildsten) с солярными знаками и изображением беспарусной ладьи (начальная «русь» на восточном берегу Балтийского моря). Стела обнаружена в насыпи более позднего кургана IX в., а типологически относится к наиболее ранней группе картинных камней. Движение готландцев через Балтику, безусловно, более чем за сто лет до начала эпохи викингов (даже по уточненным археологическим датировкам – 750-е гг.) привело к появлению первых факторий, а в IX в. Гробин-Себург становится предметом острой конкурентной борьбы готландцев, шведов и датчан, что и ведет в конечном счете к гибели этого раннего торгового центра под нарастающими ударами куршей.

Низовья Даугавы, занятые ливами, как и среднее течение реки в землях земгалов и латгалов, сравнительно поздно включились в активное обращение ценностей северной торговли и, видимо, длительное время служили транзитной зоной. Из 121 куфических дирхемов, известных на территории Латвии, большинство найдено в памятниках XI в. (в качестве подвесок в убранстве погребений) и лишь небольшая группа – в памятниках X и рубежа X–XI вв. Единственная находка сасанидской драхмы Хосрова I (531–579) из могильника Саласпилс Лаукскола должна была поступить в течение «первого периода обращения арабского серебра», но дирхемы как этого, так и последующих периодов были депонированы лишь после длительного обращения и, как правило, во вторичном использовании. Один из трех латвийских кладов монетного серебра найден на городище Даугмале в среднем течении Даугавы, где вообще обнаружено наибольшее количество монет (148 экземпляров) в культурном слое поселения; однако дирхемы на латвийской территории обращались, видимо, одновременно с византийскими милиарисиями Василия III и Константина VIII (976–1025) (известно 10 экземпляров) и денариями англо-датской чеканки, среди которых преобладают монеты Этельреда II (978–1016) и Свена Эстридссена (1047–1075). Первой половиной XI в. датируются германские денарии, поступившие в Латвию. Серебро, как арабское, так и западноевропейское, попадало в балтские и ливские земли по Даугаве в результате своего рода повторного обращения, поступая сначала – с востока по даугавскому ответвлению Волжско-Балтийского пути (в период обращения дирхема, да и в дальнейшем, когда в Новгородской земле получил распространение западноевропейский денарий); при этом в «транзитной зоне» оседала для длительного бытования сравнительно малая часть серебра, а большая часть через Готланд уходила в Скандинавию. Оттуда основное количество монетного серебра, уже в составе смешанных потоков, где с германскими денариями могли соседствовать аббасидские дирхемы, привозилось с Готланда на Даугаву в результате «внутрибалтийских операций» готландских и бактских купцов (Берга, 1980: 23).

5.7. Финланд

Эстония, собственно Эстланд германоязычных скандинавов, по мере того как они все теснее знакомились с «эстиями» – байтами – и усваивали их племенные имена (одновременное бытование этнонимов «эстии» и «пруссы» для обитателей Самбии демонстрирует именно этот процесс), в эпоху викингов примерно соотносилась уже не с Юго-Восточной Прибалтикой, как в античные времена, а с современной территорией Эстонского государства, и территория эта, как и низовья Даугавы, была занята прибалтийско-финским населением; балтская экспансия к северу от Даугавы привела лишь к незначительному смещению древней этнической границы (История Эстонии, 1997: 23; Основания регионалистики, 1999: 293).

Обитатели этих земель, в глазах скандинавов, были первоначально «финны» в языковом отношении (как шведы для эстонцев – rootsi = финск. ruotsi). Эстонско-финские археологические культуры с начала железного века, если не более раннего времени, составляют единую историко-культурную зону вокруг Финского залива (служившего для нее своего рода малым «внутренним морем»), и очевидно для маркировки этого единства можно на определенном этапе исторического становления рассматривать ее под условным именем, общим для Эстонии и Финляндии вместе с Карелией и Ингерманландией, в первоначальных, исходных исторических границах заселенных и аккультурованных территорий Финланда I тыс. (Очерки исторической географии, 2001: 35–37).

Финско-скандинавские контакты здесь прослеживаются с глубокой древности. Восточное побережье Балтики скандинавские мореплаватели посещали еще в эпоху бронзы, в условиях допарусного мореплавания, как об этом можно судить по каменным курганам, кладкам и могильным насыпям эстонского побережья и характерным артефактам, таким как бронзовая бритва с гравированным изображением ладьи из Вяо (Löugas, 1981: 391). В железном веке морские контакты и переселения на острова архипелагов Аланд и Моонзунда, как и на побережьях Финляндии и Эстонии, носили достаточно регулярный характер, судя по появлению ладьевидных кладок и курганных могильников на Аландах (где и зарождается обряд сожжения в ладье), юго-западном побережье Финляндии (Müller-Wille, 1974а: 194–196), на Сааремаа, и в Тюрсель и далее на юг, по крайней мере в семи пунктах латвийского побережья (Capelle, 1986: 55–57). Скандинавское воздействие проявилось и в материалах каменных могильников, таких как Прооза под Таллинном, где сожжения с ювелирными изделиями северного облика, в том числе золочеными украшениями V–VI вв., обнаружены в курганах с каменными ящиками в каменных оградках, представляющими типичные местные «таранды» (Deemant, 1979; 1980; 1981: 394–395). Подобный же переход прослеживается по материалам могильника Сырве, где ладьевидная кладка сожжения входит в единый контекст с оградками и плоскими насыпями, перекрывающими прямоугольные каменные ящики (Eesti esiajalugu, 1982: 150).

Городище Иру в долине Пириты, в округе Таллинна, с эпохи бронзы до конца эпохи викингов было одним из устойчивых центров этих контактов. Укрепление с тремя поперечными валами на высокой и узкой озовой гряде представляет собой усложненный вариант так называемого «Ложа Калевипоэга» (Kalevipoja sang), типичной формы развитых эстонских городищ. Валы делят площадку на две неравные части площадью 1000 кв. м (северная) и 4000 кв. м (южная). Стратиграфия и состав находок, в сочетании с данными погребальных памятников, позволяют проследить, как с периодичностью в 200–300 лет с эпохи бронзы до конца железного века (эпохи викингов и начала Крестовых походов) группы скандинавских мигрантов оседали в местной среде, принося с собою новые особенности погребального ритуала, типы вещей и т. п., а затем в течение двух-трех поколений эти черты преобразовывались, превращаясь в особенности местной культуры и свидетельствуя о постепенном растворении мигрантов, ассимилируемых в качестве «адстрата» прибалтийско-финского населения побережья (Löugas, 1985).

Финляндским центром такого же рода, по-видимому, было сравнительно недавно изученное городище Хямеенлинна, племенной центр еми (hame, тавастов). На мысу напротив шведского замка Тавастгус (совр. Хяменлинна), на сравнительно низкой площадке озерного полуострова, во второй половине 1980-х гг. были раскрыты горизонты плотной деревянной застройки укрепленного приозерного поселения, существовавшего с 600 г. и пережившего уверенный расцвет в 800–900 гг., когда в каменных могилах еми, с сожжением и оружием, появляется особо большое