Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси - Глеб Сергеевич Лебедев

на дальний северо-восток Евразии «к северу от этого необитаемого пространства» и принять во внимание, что эстафету норвежских викингов (проникавших в Бьярмию достаточно регулярно в X–XIII вв.) переняли сначала, по-видимому, ладожане (если «Железные ворота», цель похода Улеба, сына Рагнвальда, в 1030-х гг., локализовать на северо-востоке), а вместе и вслед за ними – новгородцы, соратники Улеба и позднейшие ушкуйники; если рассматривать это движение «в Бьярмаланд» с последовательно смещающихся исходных точек: Тромсё (родина Оттара) – Ладога – Устюг (новгородская колония и родина Семена Ивановича Дежнёва (1605–1673), в 1648 г. обогнувшего крайний северо-восточный мыс Евро-Азиатского материка), то, может быть, в исследованиях последних лет обнаружатся некоторые ключи к пониманию «загадки Бьярмии».

Во всяком случае, представляет несомненный интерес выявленная в последние годы картина развития «предгосударственных отношений» у финно-угорских (угорских) народов Западной Сибири, ограничивающих на крайнем северо-востоке таинственный Бьярмаланд. Византийское серебро в сокровищницах югорских князей, укрепления дофеодальной знати, ополчения и дружины вогулов (манси) в XIV–XVI вв. развивают, по существу, модели тех же отношений, что тремя-пятью столетиями раньше реализовывались в пространстве Скандобалтики и на ее северо-восточных окраинах, от Трёндалага до Бьярмаланда (Фёдорова, 2002; Зыков, Кокшаров, 2002: 2–6; Богданов, 2002).

Столь же загадочна область, локализующаяся между землями финнов (квенов, финских обитателей Приботтнии?), бьярмов и карелов, – «страна кюльфингов (колбягов)» Кюльфингаланд (Мельникова, 1986: 34, 45, 131, 134–136, 138, 209–210).

«Сага об Эгиле» (точнее, «Сага о Торольве, сыне Квельдульва», которую можно выделить в ее составе) (Сага об Олаве Святом, V–XXVII) позволяет достаточно детализированно рассмотреть механизм отношений норманнов и квенов с карелами и колбягами (Лебедев, 1985: 59–61). Территориальная локализация «земли колбягов» и отождествление этой этносоциальной группы kylfingr убедительно обоснована в работе Д. А. Мачинского: «колбяги» «Русской Правды», византийских, арабских и скандинавских источников соотносятся «гибридным» финно-скандинавским этносом, археологически представленным «приладожской курганной культурой» IX–XII вв. (Мачинский, 1988).

Финское население Южного и Юго-Восточного Приладожья и Обонежья (Прионежья и Заонежья), то есть территорий к востоку от р. Волхов, составивших в XV в. Обонежскую пятину Великого Новгорода, развивалось на близкой исходной этноязыковой основе и в сходных начальных условиях, но под длительным, стабильным и нарастающим новгородским славяно-русским взаимодействием (Назаренко, Селин, 2001; Муллонен, 2001). Наиболее древний доприбалтийско-финский пласт топонимии Приладожья связывается с саамским населением, причем сравнительно рано в Южном Приладожье выявляется распространение речных названий (гидронимов) на – га-, прибалтийско-финского происхождения (Андега, Воронега, Лидега, Чалдога, Кондега, Сязнега). Весьма продуктивна в Южном Приладожье топонимическая модель на – la-, причем основной ареал этой – l-овой ойконимии размещается вокруг Финского залива, так что Южное Приладожье составляет юго-восточную окраину этого обширного ареала. Внутренние лингвистические и этнокультурные границы выделяют в Приладожье ареалы вепсов (от рек Ояти и Капши далее на восток) и карелов: севернее р. Свири – карелов-людиков, далее на север вдоль восточного побережья Ладожского озера – карелов-ливвиков (Муллонен, 2001: 248).

Юго-Восточное Приладожье в бассейнах рек Сяси, Паши, Сязнеги, Тихвинки составляет особый субрегион, отличный от ареалов вепсов и карелов. Эпицентр его заселения образован, по-видимому, сгустком поселений, родовых и общинных курганных могильников на р. Сязнега и до ручья Вихмесь – на притоках и в среднем течении р. Паши. Укрепленным центром региона в IX–X вв. было городище у с. Городище на р. Сясь, вполне вероятный «Алаборг» исландских «саг о древних временах» (Мачинский, Панкратова, 1996). Судя по археологическим данным, как и на Карельском перешейке Приладожской Карелии, в Южном Приладожье сравнительно рано появляются вооруженные «торговцы пушниной» скандинавского и западнофинского происхождения. В исходном для них районе Ладоги, с ее «традицией сопок», норманнскими курганами могильника Плакун и пр., они практиковали курганный обряд погребения, который в сочетании с местной приладожской традицией «домиков мертвых» стал основой ритуала своеобразной приладожской курганной культуры конца IX–XI вв. (курганы с ритуальными очагами, разделением на мужскую и женскую половины, парными кремациями или ингумациями, большим количеством оружия – мечей, копий, боевых топоров; железные котлы и другая очажная утварь, наборы фибул, скандинавские и финские женские украшения). Культуру эту наиболее обоснованно отождествляют с «колбягами» русских источников (kylfingr скандинавских саг), фигурирующих на этой территории одновременно с первыми скандинавскими упоминаниями карелов, очевидно как их южные и юго-восточные соседи (Сага об Эгиле). Колбяги, по-видимому, представляли собою локальный скандо-финский этнос, противопоставленный как населению собственно Ладоги, так и вепсам Приладожья, жившим далее на востоке за Оятью, вероятным потомкам летописной «веси».

Расцвет приладожской курганной культуры происходит в X–XI вв., а прекращается ее развитие в первой половине XII в., после похода Мстислава Владимировича Мономаха в 1105 г. «в Ладогу на воину». В 1114 г. в Ладоге строится каменная крепость, что «должно было демонстрировать аборигентам Приладожья мощь государства» (Назаренко, Селин, 2001: 237). В 1164 г. крепость выдержала осаду шведов, рассчитывавших на военную поддержку приладожских обитателей и потерпевших окончательное поражение на р. Воронеге, западной окраине ареала приладожской курганной культуры. Приписка к Уставной грамоте князя Святослава Ольговича 1137 г. фиксирует появление в Приладожье не позднее начала XIII в. новгородских погостов, пунктов сбора дани, поступавшей новгородскому владыке – архиепископу, причем, судя по именам, власть в этих погостах сосредоточивалась в руках местного старейшины. На рубеже XII–XIII вв. в Приладожье на озере Дымно (бассейн р. Тихвинки) основан первый из новгородских «лесных» монастырей прп. Антония Дымского. Весьма резонно предположение, что массовое крещение карелов в 1227 г. князем Ярославом Всеволодовичем (отцом Александра Невского) коснулось и Южного Приладожья, с этим событием В. А. Назаренко связывает истоки местного праздника в Обонежье «День Святого крещения» (Назаренко, Селин, 2001: 238). В XV в. приладожские погосты – Воскресенский на Масельге, Богоявленский, Рождественский, Никольский на Сяси – входят в церковно-территориальный округ новгородского владыки, получавшего подать с христианизированного населения, которое доминировало здесь уже во второй половине XIII в. (Мусин, 1988).

Церковно-монастырская колонизация была важным фактором славяно-русского освоения Южного Приладожья, предшествуя и прокладывая пути продвижению крестьянского православно-русского населения. Если около 1200 г. появляется первый, Антониево-Дымский, монастырь в Южном Приладожье, то сто с небольшим лет спустя, в 1329 г., крупнейшим центром православия стал Валаамский монастырь, а в 1393 г. был основан также островной Коневецкий монастырь на Ладожском озере (Сиилин, 2001). В 1381 г. состоялось явление Тихвинской иконы Божией Матери в Пречистенском погосте на р. Тихвинке, где был основан Успенский Тихвинский монастырь владыкой Алексием при московском митрополите Пимене и великом князе Дмитрии Донском. С этого времени Тихвин становится основным новгородским административным центром, направляющим крестьянское расселение и освоение Южного Приладожья, Обонежья и Заволочья.

Вепсы Приладожья – Обонежья в языковом отношении занимают своеобразное промежуточное положение между волжско-финскими и прибалтийско-финскими народами, в целом относясь, как и карелы, к последней из названных групп (Муллонен, 2001: 250). Вероятно, это отражает изначальный статус летописной «веси», в VI–X вв. игравшей в жизни северных территорий Восточной Европы гораздо более заметную и значимую роль,