М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников - Максим Гиллельсон

валось им, так как неумолимое время все это изгладило

из моей памяти. Придерживаясь же в воспоминаниях

одной строгой истины, могу рассказать единственный

факт из этого памятного вечера.

Михаил Юрьевич роздал нам по клочку бумаги

и предложил написать по порядку все буквы и обозна­

чить их цифрами; потом из этих цифр по соответству­

ющим буквам составить какой-либо вопрос; приняв

от нас эти вопросы, он уходил в особую комнату и спустя

некоторое время выносил каждому ответ; и все ответы

до того были удачны, что приводили нас в изумление.

Любопытство наше и желание разгадать его секрет было

сильно возбуждено, и, должно быть, по этому поводу

он изложил нам целую теорию в довольно длинной

речи, из которой, к сожалению, в моей памяти остались

только вступительные слова, а именно, что между

буквами и цифрами есть какая-то таинственная связь;

потом упоминал что-то о высшей математике. Вообще

же речь его имела характер мистический; говорил он

очень увлекательно, серьезно; но подмечено было, что

* С вами?.. после ( фр.).

319

серьезность его речи как-то плохо гармонировала

с коварной улыбкой, сверкавшей на его губах и в глазах 4.

Затем ничего уже более не могу припомнить об этом

знаменательном для меня вечере: тяжелая завеса вре­

мени затмила мою память.

В 1841 году, в первой половине июля, после весенней

экспедиции, я прибыл из крепости Грозной для излече­

ния от раны в Пятигорск, и здесь была моя последняя

встреча с Лермонтовым. Припоминаю, что шел я как-то

в гору по улице совсем еще тогда глухой, которая вела

к Железноводску, а он в то же время спускался по

противоположной стороне с толстой суковатой палкой,

сюртук на нем был уже не с белым, а с красным ворот­

ником. Лицо его показалось мне чрезвычайно мрачным;

быть может, он предчувствовал тогда свой близкий

жребий. Злой рок уже сторожил свою жертву.

Когда страшная весть о его кончине пронеслась

по городу, я тотчас же отправился разыскивать его

квартиру, которой не знал. Последняя встреча помогла

мне в этом; я пошел по той же улице, и вот на самой

окраине города, как бы в пустыне, передо мною, в моей

памяти, вырастает домик, или, вернее, убогая хижинка.

Вхожу в сени, налево дверь затворенная, а направо,

в открытую дверь, увидел труп поэта, покрытый

простыней, на столе; под ним медный таз; на дне его

алела кровь, которая за несколько часов еще сочилась

из груди его.

Но вот что меня особенно поразило тогда: я ожидал

тут встретить толпу поклонников погибшего поэта

и, к величайшему удивлению моему, не застал ни одной

души.

Впрочем, не стану отравлять свою память воспо­

минанием о легкомысленном тогдашнем обществе

Пятигорска с его навек запятнанным героем, которому

оно расточало в то время свои симпатии.

Р. И. ДОРОХОВ

ПИСЬМО К М. В. ЮЗЕФОВИЧУ1

Шестимесячная экспедиция и две черкесские пули,

одна в лоб, а другая в левую ногу навылет, помешали

мне, любезный и сердечно любимый Мишель, отвечать

на твое письмо. К делу, я теперь в Пятигорске лечусь

от ран под крылышком у жены — лечусь и Жду погоды!

Когда-то проветрит? В крепости Грозной, в Большой

Чечне, я, раненный, встретился с Левушкой, он наконец

добился махровых эполет и счастлив как медный грош 2.

Он хочет писать к тебе. В последнюю экспедицию

я командовал летучею сотнею казаков 3, и прилагаемая

копия с приказа начальника кавалерии объяснит тебе,

что твой Руфин еще годен к чему-нибудь; по силе моих

ран я сдал моих удалых налетов Лермонтову. Славный

малый — честная, прямая душа — не сносить ему голо­

вы. Мы с ним подружились и расстались со слезами на

глазах. Какое-то черное предчувствие мне говорило, что

он будет убит. Да что говорить — командовать летучею

командою легко, но не малина. Жаль, очень жаль Лер­

монтова, он пылок и х р а б р , — не сносить ему головы 4.

Я ему говорил о твоем журнале, он обещал написать,

если останется жить и приедет в Пятигорск. Я ему

читал твои стихи, и он был в восхищении, это меня

обрадовало...

11 Лермонтов в восп. совр.

321

А. В. ДРУЖИНИН

ИЗ СТАТЬИ

«СОЧИНЕНИЯ ЛЕРМОНТОВА»

Во всей истории русской литературы, за исключе­

нием личности Пушкина, с каждым годом и с каждым

новейшим исследованием становящейся ближе и ближе

к сердцу нашему, мы не находим фигуры более симпа­

тичной, чем фигура поэта Лермонтова. Загадочность, ее

облекающая, еще сильнее приковывает к Лермонтову

помыслы наши, уже подготовленные к любви и юностью

великого писателя, и его безвременною кончиною,

и страдальческими тонами многих его мелодий, и не­

обыкновенными чертами всей его жизни. Большая часть

из современников Лермонтова, даже многие из лиц, свя­

занных с ним родством и приязнью, говорят о поэте как

о существе желчном, угловатом, испорченном и преда­

вавшемся самым неизвинительным к а п р и з а м , — но ря­

дом с близорукими взглядами этих очевидцев идут

отзывы другого рода, отзывы людей, гордившихся друж­

бой Лермонтова и выше всех других связей ценивших

эту дружбу. По словам их, стоило только раз пробить

ледяную оболочку, только раз проникнуть под личину

суровости, родившейся в Лермонтове отчасти вслед­

ствие огорчений, отчасти просто через прихоть моло­

д о с т и , — для того чтоб разгадать сокровища любви,

таившиеся в этой богатой натуре. Жизнь Лермонтова,

до сей поры еще никем не рассказанная, известна нам

лишь весьма поверхностно, а между тем она изобилует

фактами, говорящими в пользу поэта красноречивее

всех дружеских панегириков. Лермонтов умел быть сме­

лым в то время, когда прямая и смелая речь вела к ве­

ликим б е д а м , — он заявил свою преданность русской

музе в ту пору, когда эта муза могла лишь подвергать

322

своих поклонников гонению и осуждению света. Когда

погиб Пушкин, перенесший столько неотразимых обид

от общества, еще не дозревшего до его п о н и м а н и я , —

мальчик Лермонтов в жгучем, поэтическом ямбе первый

оплакал поэта, первый кинул железный стих в лицо тем,

которые ругались над памятью великого человека. Не­