Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник) - Александр Филиппов

По длинному коридору все прошли в просторную студию, где царил полумрак и гудели ровно кондиционеры. Ирине Сергеевне стало зябко от нагоняемого ими холода, а может быть, она просто отчаянно, до дрожи трусила, оказавшись впервые в жизни под беспощадным прицелом громоздких, установленных на массивных треногах камер.

Ее усадили на мягкое кресло за низким столиком. По левую руку от нее обосновалась Серебрийская, затем – телеведущая. Всем троим шустрый молодой человек с помощью прищепочек прикрепил на груди черненькие, с фасолину величиной, микрофоны, и откуда-то сверху, из студийного поднебесья, голос приказал:

– Так, а теперь проверим уровень звука. Вот вы, женщина… да, да, вы, с правого края, скажите что-нибудь.

Поняв, что обращаются к ней, Ирина Сергеевна растерялась и произнесла сдавленно «Здравствуйте» и замолчала.

– Прекрасно! – грянул из динамика голос. – А теперь вы, Татьяна Владимировна…

Внезапно глаза резануло светом – включились мощные лампы под непроницаемой тьмой потолка. Ирина Сергеевна старалась не жмуриться, чувствуя, как набегают теплые слезинки. Прямо на нее уставились бездонные жерла трех громоздких телекамер, и юноша-оператор поочередно переходил от одной из них к другой, прицеливался в упор, и на большом экране телевизора, установленном чуть сбоку, чтобы не попадал в кадр, Ирина Сергеевна увидела свое лицо – отчужденное, будто траурный портрет.

– Фотографию, фотографию приготовьте, – спохватилась Серебрийская. – Юрочка, надо будет показать снимочек крупным планом, сможешь? Как мне его держать? Вот так?

Теперь на экране телевизора появилось лицо Славика – тоже неожиданно незнакомое, растиражированное электромагнитными импульсами в миллионы изображений. Ирина Сергеевна вспомнила, что так и не удосужилась узнать, как называется передача, в которой она сейчас участвует, и по какому каналу ее покажут.

Смолкли кондиционеры, и, хотя свет бил в лицо, опаляя жаром, Ирину Сергеевну мелко трясло.

– Ваше имя? – громко поинтересовалась телеведущая.

Не сразу сообразив, что обращаются к ней, Ирина Сергеевна, запнувшись, ответила, а ведущая указала ей на объектив крайней камеры.

– Когда вас спросят, отвечайте, глядя вон туда.

– А что спросят? Что спросят-то? – забеспокоилась Ирина Сергеевна, но напротив нее вдруг загорелось красное табло с надписью: «Тихо, идет передача!», и голос из студийных небес властно скомандовал:

– Начали!

– Добрый день, дорогие друзья, – расплывшись в улыбке и глядя в никуда, заявила телеведущая. – Сегодня в нашей студии две гостьи. Одна из них не нуждается в особом представлении и хорошо знакома нашим телезрителям. Это депутат Государственной думы Татьяна Владимировна Серебрийская…

Украдкой скосив глаза на телемонитор, Ирина Сергеевна вздрогнула при виде лица Серебрийской – так оно изменилось. Не осталось и следа от целеустремленной депутатши, мудрая, преисполненная состраданием к народу женщина-мать заговорила проникновенно:

– Дорогие матери, бабушки, жены и сестры, дочери и подруги…

– Стоп! Стоп! – грянул сверху голос управляющего студией незримого божества. – Все сначала!

– Как? – высокомерно вскинула подбородок Серебрийская. – Вы с ума сошли?

– Звук не идет. Сейчас все поправим, – забубнил виновато динамик.

– Сорвать выступление депутата… Я расцениваю это как политическую провокацию! – бушевала Серебрийская.

– Все, все! – растеряв поднебесную спесь, оправдывался динамик. – Пошла запись, все нормально. Начали!

Оператор, склонившись к телекамере, махнул рукой, и ведущая, улыбнувшись, зачастила, как ни в чем не бывало:

– Добрый день, дорогие друзья…

А Серебрийская, успокоившись мгновенно и помудрев, вновь завела невообразимо-скорбно:

– Дорогие матери… друзья мои… Который год ведет наше правительство войну против собственного народа. Который год полыхает напитанная кровью наших соотечественников земля гордой российской республики. Который год гибнут там старики, женщины, дети. Их боль – наша боль. Потому что неисчислимые беды несет эта война и в наши, далекие от кавказского региона, дома. Уже тысячи наших земляков прошли через эту войну, тысячи юношей, одетых в солдатскую форму, научились там убивать. И с надломленной психикой, израненной душой они возвращаются в семьи. Приведу лишь несколько цифр криминальной статистики, свидетельствующей о росте молодежной преступности…

«Действительно, – соглашаясь, думала Ирина Сергеевна, – каким вернется после войны и плена Славик? Господи, неужели и ему пришлось убивать?!» Ее размышления прервала реплика телеведущей:

– Татьяна Владимировна, с какими проблемами обращаются к вам в эти дни избиратели?

– Ну, всех-то депутатских забот не перечесть… – с обезоруживающей откровенностью вздохнула Серебрийская. – И, к сожалению, не переделать. Вот сейчас, прямо с приема избирателей, я привезла в студию обратившуюся ко мне гражданку… – Татьяна Владимировна замялась на мгновение, глянула в бумажку перед собой. – Гражданку Милохину Ирину Сергеевну, солдатскую мать… Ирина Сергеевна, расскажите телезрителям, что привело вас в приемную депутата? Телеведущая, подняв брови, тоже с живейшим интересом воззрилась на Ирину Сергеевну. Та попыталась представить неведомых «телезрителей», но видела перед собой лишь громоздкую телекамеру и потому, чтобы не сбиться, начала рассказывать о своем несчастье юноше-оператору, а тот и не слушал вовсе, занятый делом, регулировал что-то, потом, прижав к уху наушник, прислушался внимательно и, обернувшись к ведущей, сделал знак – закругляйтесь, мол, так что повествование даже ей самой показалось неуместным. Отговорив в пустоту, она растерянно замолчала и посмотрела на Серебрийскую, сидевшую уже как на иголках.

– Общественное движение, которое я представляю, – подхватила Серебрийская, – сегодня остается, по сути, единственной политической силой, последовательно выступающей против чеченской войны, против скатывания страны к тоталитаризму. Мы оправдаем ваши чаяния и надежды, сделаем все, чтобы ни с кем из вас, ваших детей не случилась такая беда, как у этой несчастной матери.

Передача закончилась, все принялись вставать. Ирина Сергеевна тоже поднялась из-за лилипутского столика, а оператор почему-то кинулся к ней, попытался схватить за грудки – ей показалось так, а потом она сообразила, что не отстегнула от платья прищепку микрофончика и едва не оборвала тонкий проводок. Сконфузившись, она замерла послушно, дожидаясь, пока юноша освободит ее от микрофона, а потом поспешила следом за Серебрийской, чтобы забрать у нее фотографию Славика, но ее опять окликнул оператор и протянул фотографию, которую, оказывается, он снимал отдельно, на специальной подставке крупным планом. Пару раз споткнувшись во вновь воцарившемся в студии полумраке о толстые электрокабели и шнуры на полу, Ирина Сергеевна бросилась догонять Серебрийскую, которая удалялась уже, оставляя в узких коридорах тонкий аромат дорогих французских духов.

В прохладном вестибюле к депутатше подскочила Элеонора Васильевна и принялась кружиться вокруг нее, раздувая зоб и воркуя по-голубиному.

– Вел-л-ликолепно, золотая вы моя! Я всю передачу из аппаратной видела. Слезу вышибает! И еще эта мамашечка, фотография погибшего… то есть плененного сыночка ее… Великолепная пиаровская находка!

Поспевая следом за устремившимися к выходу из телецентра депутатшей и ее помощницей, Ирина Сергеевна все ждала с надеждой, когда разговор вернется к проблеме вызволения Славика, но те обсуждали передачу, и лишь на КПП Эльвира Васильевна обернулась и сообщила:

– Мы, детынька, тебя подвезти не сможем. Дела! На встречу спешим с избирателями. Остановка общественного транспорта на соседней улице.

– А… а как же с моим делом? Со Славиком? – потерянно спросила Ирина Сергеевна, и Эльвира Васильевна, забираясь неуклюже на заднее сиденье «Волги», махнула рукой:

– Как-нибудь в другой раз, детынька. Захаживай. Серебрийская даже не обернулась. Устроившись на переднем сиденье, она сосредоточенно смотрела перед собой, настраиваясь, должно быть, на очередную встречу с народом…

Ирина Сергеевна шла тенистыми двориками, подальше от шумных улиц, и здесь, в лабиринтах старых кварталов, город виделся словно с изнанки и людская жизнь представлялась незатейливой и понятной.

Проходя мимо четырехэтажки «сталинской» застройки, по-старушечьи прикрывшей растрескавшиеся стены рваным платком из побегов разросшегося плюща, Ирина Сергеевна повстречала цыганку.

В черном кожаном пиджаке поверх белой кофты, в длинной юбке, метущей подолом пыльный асфальт, она походила на сороку, и так же по-птичьи, бочком с прискоком, преградила путь Ирине Сергеевне, глянула искоса, уколов угольными кристалликами глаз: