Имортист - Юрий Никитин

Кстати, прекрасные слова нашел для боевого клича престарелый Матитьях, возглавивший восстание: «Тот, кто за Бога, иди за мной!» Это были слова Моисея перед началом борьбы с теми, кто точно так же откачнулся от суровых заповедей имортизма Моисея и поклонился золотому тельцу. Тогда точно так же пришлось совершить жестокое кровопускание среди своих… которые уже стали не своими. Так что, вооружившись этими «уроками истории», надо укрепиться духом и без колебаний разить заокеанские нечистоты, рядящиеся под высокую общечеловеческую культуру траханья на улице и швыряния тортами.

ГЛАВА 2

Приближается день города, Волуев собрал в Кремль столичную знать, в том числе и власть, ибо Москва имеет свое правительство, оно даже пишется с прописной: Правительство.

Все поместились в Георгиевском зале, там десять рядов роскошных стульев, а на свободном месте обычно торчат две трибуны, с которых выступают главы государств, но в менее торжественные дни там ставят круглый стол на дюжину человек. Вообще-то стол овальный, в форме утиного яйца, но все его привычно называют круглым, так что самые знатные, то есть представляющие власть, сели за круглый стол, а остальные расположились в зале в качестве зрителей.

Я не стал садиться ни на остром конце, ни на тупом, как известно, одни разбивали с острого, другие с тупого, наметил взглядом место сбоку, так к народу ближе, да и безопаснее.

На этот раз на совещании присутствовал даже мэр города, эдакий крепкий дядя, массивный и с широкой костью, умеющий держать удар. Среднего роста, очень плотного сложения, кругломордый, игрок таранного типа. Небольшое брюшко, но скорее за счет добавочных отложений жирка, что к концу затянувшегося до ночи рабочего дня сгорает, как в топке, но это видят уже только домашние. Глаза прищуренные, цепкие, лицо простецкое и вместе с тем жесткое лицо военачальника, привыкшего отправлять в бой миллионы, половина которых может погибнуть, но чтоб победа была!

С лысиной, блестящей, как колено, он не стесняется появляться под юпитерами, когда от нее зайчики скачут, как бенгальские огни, хотя обычно носит кожаную кепку, сшитую вроде бы простецки, но всегда по самой последней моде. Когда у него ехидно интересовались, почему не шапка, он первый говорил: дык горит же, проклятая!

Когда я приблизился, одаривая каждого в шеренге рукопожатием, он снял кепку, я подал руку и сказал с нарочитым подозрением:

– Что это вы кепочку-то сняли, как перед покойником? Это на что намекиваете?

– Дык я ж из великого почтения, – ответил он с подчеркнутой уважительностью.

– Евреи, – сказал я строго, – входя в храм, кепочки не снимают!

– Дык я ж вроде не еврей… – сказал он, задумался, добавил нерешительно: – Вроде бы… хотя кто из нас не еврей?..

– Хоть вы и не совсем еврей, – сказал я еще строже, – но я разве не бог?

Мы засмеялись, наконец разомкнули руки, он надел кепку, а я перешел к его соседу и пожал тонкие трепетноланьи пальцы. Волуев двигался со мной синхронно, готовый подсказать, кто есть ху, будто я Брежнев в последний год царствования.

– Здравствуйте, Евпраксий Иванович, – сказал я. – Ценю вашу работу по новой организации микрорайонов бизнес-класса.

Трепетная лань зарделась, в то же время глаза стали умоляющими: не шучу ли, ведь его работу раздолбали на всех научных форумах, хоть шуму наделала, собранные данные опровергнуть не удалось, все силы были потрачены, чтобы дать иное, более политкорректное толкование. Я царственно улыбнулся, шагнул к следующему, этого тоже знаю только по работам, протянул руку:

– Поздравляю! Оценил вашу мужественную защиту по реконструкции Бульварного кольца. Особенно вашу стойкость перед натиском общественности.

Он уловил по моему тону, как я отношусь к общественности, заулыбался с облегчением, до сих пор его клюют за аристократизм и пренебрежение мнением простого народа, населяющего центральную часть города с того времени, как вся знать переселилась в Южное Бутово, где престижные дома, суперэлитные комплексы, конноспортивный парк, густой лес, озера и чистейший воздух.

Волуев взглянул на часы, так тренер сверяет пульс своего подопечного с секундомером, сказал отрывистым шепотом:

– Пора на трибуну!.. Не укладываемся.

Я послушно отправился на трибуну, оглядел зал, смотрят с ожиданием, без подобострастия, эти понимают, что именно они, ученые и люди культуры, – чего-то стоят, а я всего лишь чиновник, нанятый исполнять обязанности ровно на четыре года…

– Дорогие друзья, – сказал я.

Волуев тут же незаметно ускользнул и буквально через пару минут начал от двери стукать пальцем по циферблату часов и возводить очи горе.

Я закончил поздравительную речь, пожелал успехов, откланялся и с радостной улыбкой уступил место мэру. По дороге к кабинету Волуев торопливо пересказывал новости. Международные – все то же, а вот у нас под носом, в подмосковном лесу, – ЧП. Отряд ОМОНа провел облаву в подмосковном лесу, где любят по выходным отдыхать горожане. Хотя бойцы навидались всякого, но и они дрогнули, когда еще на подходе к лесу начали встречать собачников, что ведут хромающих и плачущих собак с изрезанными лапами, велосипедистов, эти пешком с велосипедами, у тех спущены шины, вон мужчина несет ребенка на руках, ноги неумело обмотаны тряпками, красные пятна крови расплываются, ткань тяжелеет, кровь начинает капать на землю, на туфли испуганного и разъяренного отца.

Встретили двух старушек, чистых, опрятных, интеллигентных, что выходили из леса, сгибаясь под тяжестью двух раздутых мешков. Поинтересовались, что купили так рано, да еще в лесу, интеллигентные старушки показали содержимое мешков: битое стекло!

Собираем, объяснили они, каждый день собираем стекла, сил уже нет, что же это с людьми творится?

Омоновцы начали потихоньку звереть, вошли в лес, рассеялись цепью, вскоре отловили первых героев, что разбивали бутылки и разбрасывали на тропках, бросали осколки в озеро, по кустам, дорожкам.

Немногие горожане, что рисковали прогуливаться по лесу, собрались вокруг задержанных, орали на вандалов, требовали сурового наказания. Командир отряда сказал мрачно:

– На этот раз наказание будет. Отряд, товсь!

Не верили ни задержанные, ни сами горожане, однако автоматы плюнули стальным огнем, задержанные превратились в трупы. Командир сообщил по рации о случившемся, просил прислать труповозку. Нет, не для людей, для перевозки падали.

– Так как, – спросил Волуев, – это уже, по-моему, чересчур?

Я стиснул челюсти, даже замедлил шаг, выдавил с усилием:

– Да, но… не надо останавливать. Скоро устаканится. Пусть выплеснутся эмоции. Да и шок будет настолько силен, что и в лесу перестанут, как перестали пачкать в лифтах, как боятся разрисовывать стены, бить стекла в телефонных будках!