Лето в пионерском галстуке - Катерина Сильванова

— Пал Саныч, так же даже лучше! — заверил Володя.

— Гм… а, ну да. Так даже, да. Так лучше. Итак. Приготовились. Три. Два. Один. — И щёлкнул камерой.

Глава 17. Прощальный костёр

После спектакля небо прояснилось, так и не разродившиеся дождём тучи унесло на восток, а по всему лагерю из колонок полилась музыка. Добрые, светлые и лирические детские песни из кинофильмов и мультфильмов звучали во время и после обеда, замолчав только перед самым началом линейки, чтобы дать старшему пионервожатому Славику скомандовать:

— Лагерь! Внимание! На торжественную линейку, посвящённую закрытию смены, шагом марш!

Нарядные, в белых рубашках, красных галстуках и пилотках, отряды стройными колоннами по трое двинулись на площадь. Первый возглавляли две девушки: веселая, как никогда красивая Ира Петровна и командир отряда Маша. А очень ответственную миссию, нести знамя отряда, доверили Юрке.

Гордый, причёсанный и опрятный, в белых перчатках, Юрка жаждал поскорее увидеться с Володей — его никогда не удостаивали такой чести, он никогда не надевал перчаток, никогда не шёл впереди колонны и никогда так не гордился собой. Заняв своё место на линейке, Юрка уставился на пятый отряд, который ступил на площадь, замыкая длинную цепочку идущих. Приятное тепло разлилось в груди, когда он заметил трогательно взволнованного Олежку, чьи стиснувшие знамя руки заметно дрожали. Юрка переметнул взгляд на не по-детски серьёзную Алёну, которая в спектакле играла маленькую девочку — Галю Портнову, а на деле являлась командиром отряда. И очень надолго взгляд задержался на торжественно-серьёзном лице Володи. Юрка легонько кивнул ему, когда тот, заметив его, чуть приподнял брови и улыбнулся.

Яркие солнечные лучи, пробиваясь сквозь редкие облака и листву деревьев, сквозь листочки на Юркиной яблоне, падали на украшенную флажками площадь. Зина Портнова, чистая и белая, строго взирала с пьедестала на построенных буквой «П» пионеров. За ней на флагштоке гордо реял флаг лагеря — красная ласточка на фоне лазурного полотна. А над головой в чистом небе белые зонтики парашютов опускались по синеве вниз. Вдалеке, почти у самого горизонта, сбросивший парашютистов самолет чертил белую полосу, похожую на размах ласточкиных крыльев на флаге.

— Внимание, лагерь! Равняйсь! Смирно! — выкрикнул Славик. — Вольно! Командирам отрядов приготовиться и сдать рапорт!

Маша, а за ней командиры всех остальных отрядов выстроились перед трибуной, на которой стояли Пал Саныч и Ольга Леонидовна, и стали по очереди выходить из строя, сдавать рапорты.

— Товарищ председатель дружины, первый отряд на линейку, посвящённую закрытию второй лагерной смены, построен, — вскинув руку в пионерском салюте, чётко и громко произнесла Маша. — Рапорт сдала командир первого отряда Сидорова Мария.

— Рапорт принят, — отсалютовав, ответил старший пионервожатый.

Когда все рапорты были сданы, а открывший линейку директор закончил свою речь, слово передали Ольге Леонидовне. Она говорила куда искреннее, чем на открытии смены, но год от года завершала свою речь одними и теми же словами:

— Ласточка — птица, которая каждый год возвращается из тёплых краёв в родное гнездо… — Это была аллюзия на возвращение пионеров в лагерь — что они обязательно вернутся сюда в следующие смены.

Старшая воспитательница с улыбкой на губах окинула непривычно ласковым взглядом пионеров. Она обращалась ко всем без исключения, но Юрка знал: он сюда больше не вернётся.

По грампластинке зашелестела игла, из колонок, скрипя и фальшивя, зазвучала знакомая с детства каждому советскому человеку мелодия — гимн пионерии. Руки всех присутствующих взметнулись в пионерском салюте. Юрка смотрел на спуск флага и пел со всеми: «Взвейтесь кострами, синие ночи».

Он продолжал считать эту песню бессмысленной и высокопарной, но теперь уяснил другое: важность этого гимна была вовсе не в словах, а в сплочении. Пение гимна должно было объединить всю от мала до велика «Ласточку». И пели действительно все: старые, по мнению Юрки, коммунисты, молодые — комсомольцы, юные — пионеры и малыши-октябрята из пятого отряда, а с ними их вожатый Володя. Он стоял напротив, смотрел на Юрку и улыбался — ласково, но грустно. Юрка ненароком подумал, что Володя и вовсе разучился улыбаться без грусти — и от этой самой особенной и доброй в мире улыбки у Юрки защипало глаза.

Он устал думать о расставании, устал горевать. Красные после полубессонной ночи глаза резало, напряжение после спектакля и усталость давали о себе знать. А погоде, будто вопреки всякой грусти, прибавили яркости, но она вовсе не радовала Юрку. Погода будто призывала наслаждаться последним днём, как бы говоря ему: «Такого больше никогда не будет».

«И правда не будет», — согласился Юрка. Следующим летом он не поедет в пионерлагерь, он больше не будет петь этот гимн и больше никогда не наденет этот галстук. Не счесть, сколько раз Юрка надеялся, что повязывает его в последний раз, — чем старше становился он, тем ненавистнее становилась для него она, эта удавка. Юрка со средних классов не испытывал гордости от ношения пионерского галстука и, только представлялся случай, старался избавиться от него, чтобы все думали, что Юрка взрослый. А когда он на самом деле стал взрослым, всё перевернулось вверх дном. Наступило сегодня, день, когда с давящей грустью он понял, что не вернётся в пионерлагерь из-за той самой взрослости, к которой когда-то так стремился. Вожатым он не станет из-за поведения и оценок, и шанса хотя бы отчасти вернуться в детство уже не будет. Его детство кончилось.

Оно ушло не тогда, когда Юрка снял галстук и забросил игрушки, и даже не тогда, когда впервые столкнулся с несправедливостью и позволил забрать у него музыку. Детство кончилось недавно — этим летом в «Ласточке», когда он встретил Володю. Любовь поглотила его всецело, со всеми мыслями и эмоциями, отключила органы чувств, да так, что Юрка не услышал — он-то с его-то слухом, — как тяжёлая дверь в детство, лязгнув, с грохотом захлопнулась за спиной.

Стоя на лагерной площади, на последней в его жизни пионерской линейке, Юрка понял, что с этих пор он больше не сможет её открыть, хотя будет знать, где ключ и что этот ключ такое. Детство — время, когда жизнь понятна и проста, когда есть чёткие правила, когда есть ответ на каждое «почему» и «что будет, если». В простоте и понятности