Избранное - Нора Георгиевна Адамян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что же, придется потеснить производственную часть, — говорил Валентин Николаевич.
— А может, за счет магазина? — предлагал Буримов.
У них были какие-то планы, и они не хотели посвящать в них Галю, которая здесь столько времени работает! Или, может быть, она уже уволена? Почему ей ничего не говорят?
Валентин Николаевич уже надел на голову свой рыжий треух. Они сейчас уйдут.
Галя подалась вперед. И — где уж там независимый, безразличный вид! — вся она была одно тревожное ожидание.
Валентин Николаевич заметил это, насупился, движением головы указал Буримову на Галю.
И тогда Буримов сказал:
— А насчет вашего хулиганства, Акинина, вопрос стоит особо. Придется вам перед коллективом отвечать.
— Как — перед коллективом?
— А так, что раздаются голоса, требующие общественного суда.
— Меня судить? Валентин Николаевич, что же это такое? Ведь это же все неправда, что было в газете! Вы-то знаете!
— Ничего я не знаю, — сердито сказал Валентин Николаевич. Весь он был сейчас чужой, строгий, как будто в детстве не держал ее на коленях, не водил в цирк. — Если даже и так, — проговорил он, — разве не существует путей для восстановления справедливости? А ваш поступок правильно расценен в коллективе как моральное разгильдяйство.
Какие страшные, беспощадные слова! И как они убили весь Галин задор, все подготовленные ею речи. Она попыталась оправдаться:
— Как же можно так на человека?.. Кто видел, что я брала с клиентов деньги? Когда это было?
— Было, наверное, — сказал Буримов, — зря не написали бы!
— Выпарываю я эти пуговицы и воротники выпарываю, я не отказываюсь… И складки другой раз зашиваю… Вон какое хозяйство завела…
Галя выкинула на стол большую коробку из-под печенья, в которой держала иголки, нитки, лезвия безопасных бритв.
— Вы, товарищ Буримов, скоро год у нас работаете, а у меня на пункте всего второй раз. И то условиями моего труда не поинтересовались. Сколько человек я необслуженными отсюда отправляю — вы спросили? Иной раз сама удивляюсь, до чего у нас народ терпеливый. Валентин Николаевич, не говорила я вам про срочную чистку? Не предлагала посадить сюда человека на мелкий ремонт, на эти самые пуговицы?
— Товарищ Акинина, это сейчас к делу не относится.
— Может быть, и я уже к делу не отношусь?
Они оба молчали. Это было невыносимо.
— Разве я плохо работала? Валентин Николаевич, я ведь три благодарности получила… Сколько предложений внесла…
Ответил Буримов:
— А сейчас мало быть хорошим работником, товарищ Акинина. Сейчас кроме работы высокий моральный облик требуется.
В эту минуту Галя увидела Анатолия. Он пришел! Он стоял у двери и заглядывал в магазин, прикрыв лицо с боков ладонями.
Она сорвалась из-за прилавка к двери. Ей казалось, что пришел ее защитник, ее опора, ее спасенье.
— Я стенную газету порвала!
— С тебя станется, — недовольно сказал Анатолий.
— Толя, а ты верно придешь? Конечно, лучше домой. Часов в восемь, да?
— Ты что, постриглась, что ли?
— Нет. Просто ты меня давно не видел. И сегодня не пришел бы, если б я не позвонила. Да?
— Не знаю. Ты иди. Тебя там ждут.
— А я знаю, — упрямо повторила Галя, — я знаю.
— Ты опять хочешь со мной поссориться? Я же сказал: приду.
— Подумаешь, одолжение великое! Можешь не приходить.
Он спрыгнул со ступенек и побежал по тротуару. Галя выскочила за ним на сырую, туманную улицу:
— Толя, погоди, Толя, ты знаешь, у нас новый жилец. Он заместитель начальника бюро обмена. Помнишь, ты меняться хотел со своей мамой, так можно его попросить.
Анатолий махнул рукой:
— Уже отказали.
— Так ведь, кажется, до трех раз можно подавать?
— Заместитель? — сказал Анатолий. — Интересно. Ну ладно. Пока.
— Так, значит, в восемь, да? Не опаздывай, слышишь?
Он кивнул. Придет.
Когда Галя увидела снова Валентина Николаевича и Буримова, вся история с газетой показалась ей не такой страшной.
— Вот уволите меня, Валентин Николаевич, кто вам тогда образцовый приемный пункт наладит? Так, чтоб полностью клиента обслужить. И спорем, и пришьем, и загладим, и поштопаем. И срочная у нас будет, и мех почистим, и страусовые перья… Верно?
Они оба удивленно смотрели на нее.
— Галя, зачем вы дурачитесь? — спросил Валентин Николаевич.
— Разве я дурачусь? Ведь скучно все о серьезном, Валентин Николаевич.
— Нет, это уж ни в какие ворота не лезет, — возмутился Буримов.
Но Галя уже не чувствовала к нему неприязни. Просто серый человек. А лицо у него совсем не плохое. Даже симпатичное. Она улыбнулась ему, сощурив глаза.
— А про дело я все серьезно говорила. Вообще-то я человек серьезный — вот спросите Валентина Николаевича.
Она стала готовить свое рабочее место к приему клиентов. Валентин Николаевич и Буримов еще раз обошли магазин. Обостренным слухом Галя уловила, как директор объяснял: «Просто шальная девчонка». А Буримов ответил: «Какая девчонка! Что вы, вполне самостоятельный человек!»
В этих словах было осуждение.
Прощаясь, Галя тихо попросила:
— Не надо суда, Валентин Николаевич…
Он хмыкнул.
— Работайте, — сурово сказал Буримов.
И хотя в голосе его не было никаких обещаний, Гале стало легче.
А вечером придет Анатолий. Он, конечно, забежал днем, чтоб отвязаться. Ему неприятно приходить к ней домой. Там соседи, разговоры, Тимка еще слишком маленький. Мужчины таких не любят. Но Анатолия надо приучать к ребенку Хватит уж быть дурой.
За работой Галя все обдумала. Немного ветчины, немного семги и сыру. Вот и весь ужин. Бутылку сухого натурального вина. В комнате грязь! Белый Тимкин ползунок, который ему так идет, в стирке.
Дни короткие, темнеет рано. Как она все успеет? С Тимкой по дороге домой забежала в гастроном. Вот и польза от ребенка: и в кассу, и к прилавку — все без очереди. Но за вином придется сбегать еще раз. Не хватило денег.
Всю грязную посуду — в таз и на кухню. Замытый ползунок — на батарею. Подмести, протереть пол суконкой, постелить чистую скатерть. Тимошка, не капризничай, на тебе бусы, только не суй их в рот. Надо еще вина купить, себя в порядок привести, а уже восьмой час!
Галя постучала в комнату к Марье Трофимовне. Люська разложила на столе старенькое ситцевое платье и собиралась из него шить юбку колоколом.
— Не выйдет, — сказала Галя.
— Тетя Галя, а если и рукава пустить, и спинку? Пусть швы, накрахмалится, не видно будет.
— Ты мне только испорть хорошее платье, поганка, — грозила Марья Трофимовна, —
