Драматургия ГДР - Фридрих Вольф

в ломбарде, он бы мог надеть полосатые брюки вместо черных, а вместо сюртука пальто, так как у него двое брюк и только один сюртук, и мы бы могли завтра увидеться в Британском музее. А он заложил сюртук. Видно, речь идет о значительной сумме, вероятно, плате за квартиру. Следующий гонорар пойдет булочнику, а поскольку Маркс еще никогда не получал два гонорара на одной неделе, на улицу он сможет выйти лишь на следующей неделе.

Ш т и б е р. А вдруг придется платить мяснику?

Г и р ш. Маркс и мясник?! Господин Шмидт, вы изволите шутить. До завтра. Нельзя, чтобы нас видели вместе. (Уходит.)

Ш т и б е р. Что ж, начало весьма неплохое. Они еще узнают Штибера. (Уходит.)

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Г р е й ф. Р а б о ч и й  с  с ы н о м  одиннадцати лет.

Р а б о ч и й. Что тебе больше всего понравилось на выставке?

С ы н. У Круппа стальной слиток — сорок две тонны. Никто в мире не мог сделать ничего подобного.

Р а б о ч и й. Да.

Он все время наблюдает за Грейфом, а Грейф за ним.

Чем это воняет? Чуешь? Прусские шпионы.

С ы н. Пойдем в пивную Баркли?

Р а б о ч и й. Нет.

С ы н. Почему ты туда не ходишь, отец? Немцы поют там теперь целыми днями. Наверно, весело.

Р а б о ч и й. Я это знаю, сынок. Напьются вина или пива, и нет больших весельчаков, чем они. Носят белые рубашки, распевают песни и гордятся, что употребляют столько мыла. Ты был еще совсем маленьким, когда мы с ними порвали.

С ы н. Тоскуешь о Германии?

Р а б о ч и й. Не тоскую, но радоваться нечему. Наши отношения ясны. Там был дан приказ о моем аресте, и я им этого не забуду.

С ы н. Ты часто думаешь о Германии?

Р а б о ч и й. Германия, о которой я думаю, — иная.

С ы н. Разве теперь они не такие, как были раньше?

Р а б о ч и й. Наверно, это мы стали другими. Когда они поют, мы стискиваем зубы, когда они беззаботны, мы становимся бдительными, когда они благоговеют, мы негодуем; мы стыдимся того, чем они гордятся; они предаются сладким грезам, а мы не спим ночей.

С ы н. Ты говоришь о Германии, словно поднимаешь тяжелый груз.

Р а б о ч и й. Ешь, ешь. Набирайся сил, чтобы ты смог снести эту ношу, когда вырастешь. Ведь от нее, сынок, тебе не избавиться никогда. (Глядя на Грейфа.) Чуть что случись — немцы всегда тут как тут. Немцы задушили революцию во Франции, немцы задавили республику в Голландии, в Греции немецкие войска поддерживали самое гнусное из всех правительств. Немецкие полицейские орудуют по всей Европе вплоть до Португалии, с помощью немецких солдат была разорена Польша, вырезано население Кракова, разграблены Венеция и Ломбардия. А у этих слезы наворачиваются на глаза, едва только речь заходит о немцах. Хотя они своими глазами видели, как была сожжена Силезия, опустошена Богемия, повержена Австрия.

С ы н. Но разве они этого хотели? Ты ведь сам учил меня различать угнетателей и угнетенных.

Р а б о ч и й. Конечно, мой мальчик, ими правит семейство капралов и шутов. Но будь у нашего народа немного меньше высокомерия, мы бы сберегли наше доброе имя и от многого избавили бы наших соседей. Кажется, я понял, чем тут воняет: берлинской помадой для волос. Ну и врежу я ему сейчас, сын мой!

Грейф убегает.

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

Квартира Штибера в Лондоне. Нечто среднее между чиновничьим кабинетом и гостиной с претензией на дешевую элегантность. А г е н т ы. Г о л ь д х е й м  сидит за столиком, читает и пишет.

Ш т и б е р (ест). И какой только жратвы нет на свете! Спагетти, кнедлики, квас, гуляш, бифштекс.

Грейф завершил рассказ об изгнании с выставки.

Они все еще следят за нами?

Грейф молча начинает чистить куртку и шляпу.

(Ест.) Живем здесь как на острове. Как прокаженные. Что слышно о наследном принце?

Грейф отрицательно качает головой. Один из присутствующих наливает пиво, Штибер пробует и морщится.

Этим людям нечего делать в Европе.

Входит  Г и р ш.

Г и р ш. Хэлло, господин Шмидт!

Ш т и б е р. Чертовски поздно, Гирш!

Г и р ш. Работа на вас меня гробит. Посмотрите на меня! Круги под глазами, руки дрожат, бессонница. (Демонстрирует содержание карманов — блокноты, записки, книги и тому подобное.) И всего за неделю занятий в учебной группе у Маркса. Да еще в перспективе экзамены у Либкнехта или у Вольфа, у кого найдется время. Есть кое-что и для вас! «Радикалист»! Красный катехизис. (Передает Штиберу брошюру в красном переплете.)

Ш т и б е р (продолжая есть). Жратва от этого лучше не станет.

Г и р ш. Англия. Двести сект и лишь один соус.

Ш т и б е р (показывая на брошюру). Маркса?

Г и р ш. Анонимная. Поговаривают, что Гесса.

Ш т и б е р. Идеи Маркса?

Г и р ш. Отчасти. Маркс его однажды назвал ослом.

Ш т и б е р. Выражение, достойное Шекспира.

Г и р ш. Если вам это пригодится, могу сообщить, что Европейский революционный комитет он назвал целой кликой социальных ослов, горлопанов, болтунов, писак, клоповником в обезъяннике, известного философа Руге обзывает клоуном, циркачом и беспринципным обывателем от литературы.

Входит  Ф л е р и.

Ф л е р и. Хэлло! (Передает Штиберу письма.)

Ш т и б е р. Когда же я наконец получу подлинное письмо Маркса?

Ф л е р и. Господин советник! Диц архивариус в группе Шаппера — Виллиха. Маркс сейчас в ссоре с этой группой, так что от него писем ждать не приходится.

Г и р ш. Маркс обозвал Дица тараканом и ловкачом, отиравшимся возле трех революций.

Ш т и б е р. Чем же Маркс, собственно, занимается в свободное от ссор время?

Ф л е р и. Читает.

Г и р ш (показывает). Его библиотечный абонемент.

Ш т и б е р. А когда не читает?

Г и р ш. Пишет.

Ш т и б е р. Если он читает и пишет книги, то когда же он собирается устраивать революцию?

Г и р ш. Что касается революции, то здесь существует дилемма. Маркс знает, как делают революцию, но говорит, что сейчас для революции время еще не пришло. Шаппер и Виллих твердят, что революция ждет у дверей, но не знают, как впустить ее в дом. Сразу и не разберешься, кто прав.

Штибер читает письма.

Я понимаю ваше глубокое разочарование в лондонской партии переворота. Но почему это так, господин Шмидт? Возьмем двух прусских бунтарей. Один едет в Париж, другой — в Лондон. В Париже, господин Шмидт, жизнь кипит. Елисейские поля, Монмартр, дешевые устрицы, социализм, политика и француженки. В этом все дело! Парижанки любят, чтобы мужчины их завоевывали. А где мужчина выглядит наиболее эффектно, как не на баррикадах, в пороховом дыму, перед лицом опасности? Это возбуждает, господин Шмидт, награда сладка, плоть слаба. Любовь и бунт — не зря Францию рисуют в виде женщины с обнаженной грудью среди сражающихся на баррикаде. Allons enfants! Вперед, детки!

Ш т и б е р. Потише, потише. (Передает письма Гольдхейму, тот внимательно их читает).

Г и р ш. А теперь обратимся к бунтарю, подавшемуся в Лондон. Здесь, господин Шмидт, здесь нравственность, до венца — ничего, кроме поцелуев. И наш молодой, холостой,