Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл - Л.И.Шинкарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
стве. Но те годы, как он говорит, не были потерянными. Вспоминая мир, из
которого выломился, он научился ценить простые радости жизни. Он улыба-
ется, и трудно представить, что у этого милого человека на московских пере-
говорах не выдерживали нервы, он срывался и был единственным, при ком
дежурили кремлевские врачи с успокоительными средствами.
Улыбаясь, он ждет вопроса, все об этом спрашивают, зачем он подписал
«московский протокол», и хотя я не собирался говорить об этом, бередить
рану, он стал отвечать, словно вопрос постоянно растворен в воздухе и уйти
от него не удается. Все его мысли тогда были, и он это повторяет в тысячный
раз, только о том, чтобы избежать кровопролития и сберечь нацию, каждого
чеха и словака. Хотя Кадар ему сказал, что Дубчек не вполне понимает, с кем
имеет дело, потому не верит в реальность ввода войск, в Москве он как раз
понимал, но не хотел выглядеть отчаянным патриотом, сделав заложником
свой народ. Он не понимает политиков, готовых добиваться своего любой
ценой, не идя на компромиссы. Он готов распоряжаться собственной жиз-
нью, но не чужой.
Его задевает, что Кремль не торопился пересмотреть оценку тех собы-
тий.
– Прежнее догматическое руководство нашей партии и государства
пользовалось молчанием советских официальных кругов, зубами вцепив-
шись в свои посты. Если бы пять лет назад или даже два-три года, появились
хотя бы намеки, что в СССР намечается к августовским событиям новый под-
ход, ослабляющий позиции нашей верхушки, обновление пришло бы к нам
много раньше 35.
Дубчека настораживает жажда иных политических деятелей находить
внешних врагов и сплачиваться только в борьбе против… против… против…
– Когда внешних не хватает, они находят внутренних врагов. Это ниче-
го не приносит, не ведет вперед. Мы политику строили на обратном: на
сближении классов и социальных групп, на готовности со всеми объединять-
ся в борьбе за… за… за…
Слушаю и вспоминаю рассказ генерала Золотова, как в те дни, когда
Дубчека увезли на переговоры в Москву, на его родине, в Тренчине, совет-
ские офицеры встретились с партийными активистами города. Они подни-
мались к трибуне и говорили об одном: «Мы против сталинских методов,
наводим у себя порядок, ну зачем вы пришли?!» Поднимается старая женщи-
на, говорит по-русски: «Соудруги, товарищи, мне 74 года, вместе с семьей мы
долго жили в Советском Союзе. У нас там много друзей, для нашего сына это
была вторая родина. Не буду спрашивать, зачем ваша большая страна напала
на нас. Скажите, где мой сын?»
Это была мать Дубчека.
Как вспоминал Золотов, он тогда не знал, где Дубчек, но поспешил
успокоить мать. «Я сказал, что нет причин для беспокойства, с Александром
Степановичем будет все в порядке. И когда через пару дней делегация вер-
нулась в Прагу и выступила по телевидению, у меня отлегло от сердца, вы-
шло так, что я женщину не обманул» 36.
…Прощаясь, Дубчек говорит:
– Советскому Союзу пора как-то исправить свой грех…
Я даже вздрогнул; это что же должно было случиться, какие муки надо
было пережить, чтобы в лексику Дубчека, с его партийно-политическим сло-
варем врезалось библейское понятие «грех» – проступок или помышление,
противное людским законам и закону Божьему.
Второй раз я увидел Дубчека пять месяцев спустя, в мае 1990 года, в
горбачевской Москве. В честь председателя Федерального собрания шел
прием в чехословацком посольстве. Российские демократы первой волны ру-
гали прежнюю власть, а он стоял смущенный, как старый актер на бенефисе:
думал, публика его забыла, а ему аплодирует поднявшийся зал.
Под конец вечера Евгению Евтушенко и мне за ним, как за ледоколом,
удалось протиснуться к Дубчеку ближе. Он стоял с бокалом в руке, и мне
снова вспомнился эпизод, рассказанный генералом Золотовым и относя-
щийся к маю 1969 года. В Праге шел прием по случаю присвоения новых зва-
ний чехословацкому генералитету. На приеме был и Дубчек с женой Анной.
Зашел разговор о событиях, для всех неприятных, и когда генерал Радзиев-
ский протянул Анне фужер с вином, она поднесла к губам и так сжала паль-
цами стекло, что фужер хрустнул, на губах женщины смешались вино и
кровь.
Теперь председатель Федерального собрания говорил о кремлевской
реакции на усилия Латвии выйти из состава державы.
– Знаете, – сказал Евтушенко, – как человек, переживший несколько
разводов, я хорошо знаю, что лучше расставаться, избегая последствий, тя-
желых для всех. Ведь у нас общие дети.
– Общие… что? – смутился Дубчек.
– Общие дети. Культура, например. .
Дубчек согласился:
– Я много думал над этим. Сколько мы говорим о «братстве»! Но брать-
ев не выбирают, это данность, куда от них денешься. А выбирают друзей,
каждый по вкусу и желанию. Потому дружественные отношения выше, чем
братские. С братьями мы целовались, а что получилось. ?
И неожиданно:
– В Москве ко мне возвращается чувство успокоения 37.
Мне показалось, что в эти минуты в нем снова говорил вернувшийся в
родную стихию коммунист.
…Пройдет чуть больше двух лет, и в дождливый день сентября 1992 го-
да на восемьдесят восьмом километре трассы Прага – Братислава машина с
Дубчеком попадет в автокатастрофу. Врачи будут бороться за его жизнь, но
спасти не удастся. Что бы ни говорили, при всех исканиях, заблуждениях,
ошибках он был искренний человек. Для своего времени и среды – неправ-
доподобно искренний.
Фотографии к главе 11
«Дружеские отношения выше, чем братские. С братьями мы целовались, а что получилось?».
Александр Дубчек с Евгением Евтушенко и автором книги в Москве. Май 1990
Константин Катушев в 1968-м…и в 1998-м.: «В Пльзне ко мне подошла дивчина: «Почему вы
не предупредили, мы могли вас цветами встречать! А я ей: «Милушка моя, если бы мы преду-
предили и кто-то, подготовившись, начал стрелять, а наши солдаты в ответ, было бы
много трупов»
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. «И все же, зачем вы при-
шли?»
Встречи с чешской эмиграцией. Зденек Млынарж, друг Михаила
Горбачева. У президента Вацлава Гавела в Праге. Иллюзия массо-
вого сознания: «Нас не любят, потому что мы сильные…» «Юра
уже более 12 месяцев в больнице». Католики и православные в
1968 году. Зикмунд о Ганзелке: «Мне очень жаль, что я никаким
способом не могу ему помочь…» Чем отличаются чехи и русские
В городах Европы и США чешская эмиграция продолжала вечный сла-
вянский спор «о временах грядущих…». Эти разговоры я слышал в марте
1990 года в Мюнхене на кухне чешского экономиста Иржи Сламы; он от-
кликнулся на одну из моих публикаций о чехословацких событиях и в пись-
ме предложил встретиться. Прошел год, прежде чем я оказался в Германии и
позвонил ему. У Сламы были экономист Иржи Коста и историк Карел Кап-
лан; за столом пришла мысль позвонить в Инсбрук Зденеку Млынаржу (он
был профессором в университетах Инсбрука и Вены), и часа через три, пере-
махнув на машине через границу, Млынарж появился в Мюнхене. С порога,
чуть картавя, с милым чешским акцентом он кричал на кухню: «Двадцать лет
не пил пива с москвичами!»
На родине им, отовсюду изгнанным, пришлось бы идти в землекопы,
лесорубы, каменщиками на стройку, водопроводчиками, женщины с высшим
образованием шли в уборщицы, санитарки, посудомойки, и они бежали не от
работы, никакой работы они не гнушались, а только от унижений, от невы-
носимости дышать в своей оккупированной стране одним воздухом с бес-
сильными, предавшими народ властями. Чехи были востребованы в универ-
ситетах Европы и Америки, но изучать там продолжали собственную страну.
О Млынарже хочу сказать особо.
Он был единственным в чехословацкой партийной верхушке, кому не
требовались помощники. В партийном аппарате мало кто умел формулиро-
вать мысли лучше, чем он. Из-под его пера вышли значительные документы
Пражской весны, в том числе апрельская «Программа действий». Блиста-
тельная эрудиция влекла к нему сокурсников на юридическом факультете
Московского университета. В их числе был самый близкий друг Михаил. В
летние месяцы, когда крестьянский сын Михаил Горбачев возвращался на