Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл - Л.И.Шинкарев

Ольга, у которой мы пили кофе, – жена Вацлава Гавела.

О Гавеле я слышал и раньше от Ганзелки, Зикмунда, Млынаржа, они

люди одного круга, друзья по Пражской весне, вместе подписывали манифе-

сты и шли в рядах «Гражданского форума». Как-то Гавел ввалился в дом

Зикмунда в Злине. «Мирку, извини, со мной такая орава!» За ним всюду та-

щились агенты безопасности. Гавел ночевал в доме Зикмунда, а прощаясь,

написал на своей фотографии: «Это самая приятная остановка на моем пути,

я только прошу прощения за полицейское окружение, которое привел с со-

бой. Вацлав Гавел. 15 августа 1985 года». А когда президент Гавел после вы-

боров приехал в Злин, с балкона муниципальной ратуши, у которой собра-

лись тысячи жителей, президента приветствовал почетный гражданин го-

рода Мирослав Зикмунд. «Мирек, – спрашивал я потом, – с Гавелом снова бы-

ла орава?» – «Когда он пришел в Град, орава стала меньше!» 9

Гавел впервые в новой для себя роли собирался лететь в Москву, и Ган-

зелке пришла мысль свести с президентом корреспондента «Известий», раз

уж он оказался в Праге. Все же советские читатели смутно представляют, что

за человек стал идолом чехословацких масс. Идея замечательная, думал я, но

деликатно ли взваливать на Иржи такие хлопоты. Больная Юлианка ждала

мужа в Седло, ему предстояло навестить ее, да и мне пора в Москву.

Пока я копался в архиве, надеясь, что Иржи занят своими делами, он,

видимо, связывался с канцелярией Града или напрямую с президентом. Ми-

лый Иржи, ну как передать тебе мое смущение при мысли о том, что в

Москве, когда ты снова прилетишь, как бы я ни старался, каких бы друзей ни

просил, не будет у меня шанса устроить тебе встречу с президентом.

До возвращения Иржи оставалось по меньшей мере три дня, я позвонил

Миреку и утром третьего февраля отправился с Центрального вокзала поез-

дом в Злин (буду называть город по-старому, хотя он, кажется, еще оставался

Готвальдовым). Мирек встретил меня у вагона, и через четверть часа маши-

на поднялась к вершине холма, к самой, наверное, высокой в городе, если не

во всей Моравии, улице Под нивами, и скоро мы уселись в кресла у стен, за-

нятых экзотикой со всего света. Два десятка лет Мирослав и Иржи старались

издать готовые рукописи, но повезло только книге «Материк под Гималая-

ми». Она была окончена в 1968 году и уже полным ходом печаталась на чеш-

ском, словацком, венгерском языках; на складе лежало 120 тысяч упакован-

ных и предназначенных для продажи толстых книг общим весом шестьдесят

тонн. Это все разошлось бы по стране, если бы авторы, публично выступая,

заменили в своей лексике два слова: «вторжение» на «приглашение» и «ок-

купацию» на «дружескую помощь». Но упрямцы предпочли наблюдать, как

покрывается пылью гора их книг. Власти рассылали книгу по списку для

членов руководства, ее арестовавших, и только позднее разрешили книж-

ным магазинам взять часть тиража, запретив книгу рекламировать.

Кажется, все это было в другой жизни, а сегодня готовится к изданию

«Спецотчет № 4», их исповедь о СССР, которая раздражала окружение Бреж-

нева и из-за которой так изменилась судьба путешественников.

– Но это не будет первое издание, – говорит Мирек, – каким-то чудом

рукопись удалось напечатать на Дальнем Востоке, в трех номерах местного

литературного журнала, и это сделал наш старый знакомый, хабаровский

тигролов и писатель Всеволод Сысоев. Как он отважился? Совать свою голо-

ву в пасть кремлевского зверя пострашнее, чем ходить на уссурийского тиг-

ра…

5 февраля я вернулся в Прагу.

Иржи приехал в середине дня во вторник, а утром в среду мы ехали в

Град. По дороге он говорил о президенте, удивляясь, как Гавел еще находит

время писать пьесы.

– Знаешь, если бы он мог на все плюнуть и остаться просто писателем,

он был бы самым счастливым на свете. Он постоянно сосредоточен на своих

мыслях, как художник. Я не уверен, что Генрих Бёлль был бы хорошим пре-

зидентом Западной Германии, но у Гавела в Чехословакии огромный мо-

рально-политический авторитет. У него все получится.

Мы проехали во внутренний двор Града и, кивнув охранникам (Ганзел-

ку знают в лицо), поднялись к президенту.

Кабинет просторен, над письменным столом картины чехословацких

художников-модернистов. Гавел и Ганзелка обнялись. Президент без пиджа-

ка, ворот голубой рубашки расстегнут, галстук чуть на боку, словно мы в

пивной «У Флеку» на Кременцовой или «У святого Томаша» на Летенской.

Садимся за журнальный столик. Не ожидая вопросов, Гавел говорит, что се-

годня надо не придумывать новые химеры, чтобы с ними бороться, а менять

к лучшему конкретные обстоятельства жизни. События ХХ века, такие, как

Кронштадтский мятеж, революция в Венгрии, Пражская весна, хрущевская

оттепель, горбачевская перестройка, казалось бы, совсем разные, тем не ме-

нее – эпизоды одного исторического процесса: общество стремится ограни-

чить или вообще ликвидировать тоталитарную сущность коммунистической

власти.

Гавел извиняется, что подзабыл русский; учил в школе, но давно не го-

ворил. Вопросы понимает, а для ответа, боится, у него не хватит слов. Ган-

зелка советует говорить по-чешски, обещая помочь перевести, если возник-

нут затруднения.

Президента волнует поездка в Москву.

– Не знаю, не знаю… Все же это будет первый разговор советского пре-

зидента с чехословацким президентом, которого никто не посадил на это ме-

сто, ни сегодняшние хозяева Кремля, ни кто-либо из их предшественников.

Это значит, что переговоры будут проходить иначе, чем прежде. Меня вызы-

вают не на ковер, как наместника колонии, я еду на встречу с Горбачевым,

как едет к президенту большой страны президент малой страны, которая

хочет установить с большой страной равноправные дружеские отношения, а

не отношения губернии или колонии с метрополией 10.

Проблема «больших» к «малых» чувствительна для чешского сознания.

Человек, от рождения гражданин империи, воспринимает мироздание

(пространство, население, природные ресурсы) не как игру исторической

судьбы или милость Божью, налагающую ответственность, но как заслужен-

ное, им лично заработанное преимущество над другими. Играя мускулами,

он не может до конца понять существ точно таких же, но которым не доста-

лось большого куска и приходится уповать на совесть сильного. Это слабые

придумали, что сильный должен быть добрым, в то время как сильный уве-

рен в заложенном свыше своем праве требовать от слабого послушания. Как

напишет Гавел о Центральной Европе, «этнос, который здесь, собственно,

никогда не мог спокойно и свободно развиваться политически, постоянно

отстаивает свою сущность, между прочим и тем, что неустанно претендует

на собственную непохожесть и болезненно реагирует на угрозу, которую для

него представляет непохожесть других» 11.

Гавел понимает беспокойства людей из-за территориальной близости

«больших». Их претензии вынуждают соседей жить в постоянном предчув-

ствии опасности. Эта тревога будет в душах до тех пор, пока существует

пусть даже один агрессивный человек, готовый прибегать к силе как к спо-

собу решения конфликтных ситуаций. В тюрьме Панкрац я слышал, что за-

ключенные давно пророчили сокамернику Гавелу пост президента, обещая

поддержать оружием и динамитом, и я спросил, так ли это.

– Это было раньше Панкраца, в тюрьме Гержманице… – улыбнулся

Гавел и повернулся к Ганзелке. – Ирко, ты пока не переводи, если я скажу

полфразы, а ты в это время будешь шептать на ухо, я забуду о чем собирался

сказать… Заключенные не раз предлагали помощь, если мы возьмемся изме-

нить режим в стране. Это слышали сидевшие со мной Иржи Динстбир и Вац-

лав Бенде. Сокамерников мы разочаровали, ответив, что такая помощь вряд

ли потребуется. Мы за мирный переход к демократии. Гавел говорит, растя-

гивая слова, делая паузы. Ищет варианты, как точнее выразить мысль.

– Обратите внимание: там, где нет тоталитарных систем (например, в

западных парламентарных демократиях), время от времени появляются

волны политического терроризма. Идея же ненасильственного перехода к

новой системе, как ни странно, дает всходы в тех странах, где была тотали-

тарная система, основанная на насилии. Как ни парадоксально, именно здесь

пробивает себе дорогу идея ненасилия. Она не нами придумана. Ее развива-

ли Ганди, Мартин Лютер Кинг, их единомышленники. Этому явлению есть