Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл - Л.И.Шинкарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Открытка из Пицунды: похожие получаю очень часто. Очевидно, у писателей
есть почему остаться незнакомыми. Тем больше я уважаю Берана за его письмо
«Известиям». И я очень рад, что ты получил такой отзыв от нас и из СССР.
Удалось тебе разговорить нашего знакомого Ч. 28 ? Могло бы получиться очень
интересное интервью. И есть не менее известные друзья, которые готовы реагиро-
вать ответами.
Спасибо за книжку академика Баратова 29. Буду благодарен, если ее привезешь.
И за страницу «Собеседника», получилось по-моему хорошо. Многие друзья у нас чи-
тали с удовольствием и благодарностью.
Жалко, что ты не смог остановиться у нас на пути в ФРГ или на обратном.
Представь себе лишь бы часик при чашке кофе в аэропорту! Уже больше месяца жду
твоего звонка (как ты последний раз обещал). Жаль, что ты не дозвонился. Мы по-
чти постоянно дома (с исключением двоих суток, когда мы оба отсутствовали).
Надеюсь, что на будущее ты успеешь. Очень бы хотелось услышать тебя.
Спасибо за новости от Гуркова! Поживем, увидим. Хорошо понимаю, что не все-
гда все удастся, но мой адрес и телефон у него есть.
Книги Петра Леонидовича я, к сожалению, до сих пор не получил. Анна Алексе-
евна подарила мне еще в Москве книгу «Эксперимент, теория, практика». И два ин-
тереснейшие номера «Нового мира» с письмами П.Л. матери. Но книги этих писем я
до сих пор не получил.
Твоя подборка писем, в том числе И.Г. 30, была принята среди моих друзей с
огромной радостью. Я именно должен передать приветы и благодарность Иржи Г.
Он с полным пониманием принял сокращения. Кажется, что это не была ваша по-
следняя встреча.
Ленька, как получился разговор для «Недели»? Тоже не знаю, вышел ли на экран
«Под знаком Пи» 23.9. со Львом Николаевичем.
Я надеюсь, что ничего не забыл. Приближается половина ночи, почти придется
исправить дату в заголовке на 4 число.
Ленька, очень хотелось бы писать о работе, которая сделана и продолжает
делаться. По-моему ты читал бы с удовольствием. Но дождемся, если осень, о кото-
рой пишешь 5.9. останется только на уровне метеорологии.
Прилагаю, друг мой дорогой, приглашение от Мирека и свое. Очень тебя ждем, с
нетерпением и любовью. Юлианка, Мирек и я. Искренний привет Неле! Обнимаю те-
бя! Юра 31 .
Письмо И.Ганзелки в Москву (5 ноября 1989 г.)
Дорогой Леня. С радостью – но тоже с не совсем спокойной совестью – я читал
твое письмо от 21 октября. Стало мне легче, когда я услышал твой спокойный го-
лос.
Очень уважаю серьезность, мудрость и отвагу не только автора «Жатвы» 32 , но тоже – а не меньше – редакции. Вполне понимаю обстановку, заботы и
стремление.
Для тебя нетрудно догадаться, с каким огорчением у нас читали разговор чле-
на правительства с «Газетой выборчей» в конце октября. Чистый пример мышления
старого, 21 год назад.
Уже не надо разворачиваться в подробностях. Мы с Юлианкой и с друзьями не
можем дождаться, хотелось бы ноябрь и первую половину декабря вырезать из ка-
лендаря, чтобы тебя обнять уже завтра! А именно сесть за стол и наговориться.
Событий много, сюрпризов тоже. Обоих. . 33
Самое время рассказать о встречах с Александром Дубчеком.
Ни одна осень второй половины ХХ века не потрясала Восточную Евро-
пу таким числом непредсказуемостей, как на исходе 1989 года. Бурлила При-
балтика; протестуя против пакта Молотова–Риббентропа, заключенного
полвека назад, десятки тысяч людей вышли на улицы, взялись за руки, жи-
вой цепью соединили свои страны. А тут поляки первыми из восточноевро-
пейских народов поставили главой правительства человека некоммунисти-
ческих взглядов; немцы начали ломать берлинскую стену, а главы стран, чьи
войска входили в Чехословакию, признали военную операцию вмешатель-
ством в чужие внутренние дела. Пусть запоздало, но все же!
А под конец года возвращается Дубчек, почти из небытия.
Кто-то заметил, что он из тех народных любимцев, исторических сим-
волов, у которых чистые и прекрасные намерения, массам понятные, ими
поддержанные, приводят к результатам, противоположным задуманному.
При нем людей оставил страх, к нему потянулись, за ним пошли с душевным
подъемом, но что-то он недоучел, не просчитал. И все закончилось вторже-
нием войск, гонениями, эмиграцией, двадцатью годами национального уни-
жения. Одна из причин просчета, возможно, в том, что в исторической памя-
ти Дубчека и его окружения – личность Томаша Масарика, а в исторической
памяти Брежнева и окружения – личность Иосифа Сталина. В разделенном
надвое мире оба коммуниста, Брежнев и Дубчек, были по одну сторону, но
историческая память давала импульсы каждому свои.
В 1975 году к Дубчеку в Братиславу приезжал Зденек Млынарж. Они
встретились в загородном доме; Млынарж предложил Дубчеку спуститься к
лесному озеру: на воде не так опасны подслушивающие устройства. Когда
они поплыли, следившие за Дубчеком агенты столкнули в воду лодку, но
приближаться к пловцам не решились. Как мне потом расскажет Млынарж,
из лодки им закричали: «Долго еще собираетесь плавать?!» «Ничего, мы еще
молодые, а вы в лодке, чего вам?» Когда мы отплыли далеко и чуть сбавили
темп, спрашиваю Дубчека: «Саша, ты вообще-то чего хочешь?» Он говорит:
«Главное, партия должна сказать, что я не контрреволюционер и ни в чем не
виноват. Пусть меня реабилитируют, сделают хоть секретарем райкома,
остальное буду добиваться сам» 34.
Он оставался обиженным ребенком; не было для него ничего слаще,
чем милость обидчиков, готовых снова его принять в свои игры. И это в то
время, когда люди писали на фасаде домов: «У нас все театры бастуют, толь-
ко КПЧ продолжает играть…» В Болонье итальянские коммунисты привели к
гостинице, где Дубчек остановился, две тысячи человек. Толпа скандирует:
«Вива, Дубчек!» У него на глазах слезы. Он уверен, что так к нему относятся
во всем мире. И был страшно горд, когда университет в Болонье сделал его
почетным доктором наук и надел на него черную мантию. «Я не хотел его
ранить, – скажет мне Млынарж, – и не стал говорить, что в Болонье дают
звание почетного доктора всем подряд. Дали это звание и Муссолини за 25
страничек текста о Макиавелли, которые тому написали помощники. А у
Дубчека даже такого текста не было. У меня сердце сжималось смотреть, как
он стоит, одинокий и нелепый, в черной мантии, и плачет».
В начале января проездом в Карловы Вары я остановился в Праге. Мои
приятели, с Дубчеком хорошо знакомые, попросили его принять корреспон-
дента «Известий». Это было через несколько дней после его избрания пред-
седателем Федерального собрания. Почти в то же время Вацлав Гавел стал
президентом республики. Два предновогодние эти назначения (28 и 29 де-
кабря) гасят неутихавшую забастовку пражского студенчества; «бархатная
революция» завершилась без пролития крови.
Познакомиться с Дубчеком была большая честь; он вызывал симпатию,
я видел в нем мягкого, доброжелательного, артистичного человека, врож-
денного романтика, многое в жизни пережившего. Мне показалось, когда я
всматривался в его фотографии, что человек с такой улыбкой и обаянием
всегда ищет в людях лучшее, верит в них.
Дубчек не успел обжить новый кабинет в здании Федерального собра-
ния: книжные шкафы полупусты, на письменном столе ничего, кроме рас-
крытого еженедельника с первыми записями. Он строен, подвижен, в хоро-
шем расположении духа. Но как будто постоянно смотрит на себя со сторо-
ны, следит, чтобы ничем не выдать, что пришлось пережить. Когда «норма-
лизаторы» освободили его от всех постов, он вернулся в Братиславу, страдал
от круглосуточной слежки, согласился ехать послом в Турцию, но долго не
выдержал, снова появился на родине и тут узнал, что исключен из партии.
Он с трудом нашел место слесаря где-то в словацкой глуши, в лесном хозяй-