Часть 2. Классическая поэзия - Коллектив авторов

яркости прежней нет.

Деревья в саду

 пусты — облетела листва.

А воздух промыт —

 исчезла последняя грязь.

Во весь их простор

 пределы небес высоки.

От скорбных цикад

 ни звука не сбереглось.

Лишь стаи гусей

 кричат среди облаков...

В тьме тем превращений,

 в чередованье вещей

И жизнь человека

 разве сама не труд?

С древнейших времен

 для всех неизбежна смерть,

Но вспомню о ней,

 и сердце бедою жжёт.

Удастся ли чем

 умерить мою печаль?

Я мутным вином

 сумею себя отвлечь:

Что будет в веках,

 о том не дано нам знать,

И пусть хоть оно

 продлит это утро дня!

Источник: Тао Юань-Мин "Стихотворения", 1972

В двенадцатый месяц года гуймао написал я эти стихи и преподношу их моему двоюродному брату Цзин-Юаню ("То сплю, то шагаю за дверью, из досок сбитой...")

То сплю, то шагаю

За дверью, из досок сбитой.

Уйдя далеко

От мира, порвал я с ним.

Вокруг осмотрюсь —

Никто обо мне не знает.

Простая калитка

Захлопнута целый день.

Холодный и резкий

К вечеру года ветер,

Неслышными хлопьями

Круглые сутки снег.

Я ухом приникну —

Ни шороха и ни скрип,

И перед глазами

Чистейшая белизна.

Дыхание стужи

Пронзает мою одежду.

Корзина и тыква

Мне реже служат теперь.

Уныло и тихо

Внутри пустынной каморки,

Ничто не приносит

Веселья моей душе.

И только читаю

Тысячелетнюю книгу.

День за днем, непрестанно

Вижу подвиги старины.

До нравов высоких

Не в силах моих добраться —

Кое-как научился

Твердо бедность переносить!

И если Пинцзиню

Даже следовать я не буду,

Разве жизнь на приволье

Не разумней всего, что есть!

Спрятал главную мысль я

В стороне от сказанной речи,

И уже эти строки

Никому разгадать нельзя...

Источник: "Антология китайской поэзии", Том 1, 1957

В ответ на стихи Чайсанского Лю ("И бедно живу, и мало с миром общаюсь...")

И бедно живу,

 и мало с миром общаюсь.

Не помню порой,

 сменилось ли время года.

Пустынный мой двор

 покрыт опавшей листвою.

Я, с грустью взглянув,

 узнал, что осень настала.

Подсолнечник вновь

 расцвёл у северных окон.

Колосья уже

 созрели на южном поле.

Мне как же теперь

 не радоваться на это:

Уверен ли я,

 что будущий год наступит?

Жену я зову,

 детей мы берём с собою

И в добрый к нам день

 гулять далеко уходим.

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975

Вторю стихам чайсанского Лю ("Горы и воды давно меня призывали...")

Горы и воды

 давно меня призывали.

Но почему же

 я долго так колебался?

В этом виною

 друзья мои и родные:

Жалко мне было

 сказать о разлуке с ними...

Ясное утро

 сошлось с необычным чувством.

Взял я мой посох, —

 и к западной хижине снова.

Глушью безлюдной

 прошел, никого не увидев,

Только все время

 пустые встречал жилища...

Ветхую кровлю

 уже я настлал травою.

Новое поле

 опять пора обработать.

Ветер ущелий

 приносит с востока свежесть.

Чарка весенняя

 снимет усталость и голод.

(Слабенькой девочке

 рад хоть не так, как, сыну,

Все же утешит, —

 совсем без детей ведь хуже...)

Ах, неспокойны

 дела в суетливом мире.

Годы и луны

 меня от них отдаляют.

Пашни и прялки

 мне хватит для нужд насущных.

Большего в жизни,

 по мне, ничего не надо:

Время промчится,

 и через одно столетье

Тело и имя —

 в тени сокроются оба!

Источник: "Поэты Китая и Вьетнама", 1986

Написал в двенадцатый месяц года гуймао, дарю двоюродному брату Цзин-Юаню ("Укрыл я следы за бедной дощатой дверью...")

Укрыл я следы

 за бедной дощатой дверью.

Уйдя далеко

 от мира, порвал я с ним.

Вокруг погляжу,

 никто обо мне не знает.

Простая калитка

 захлопнута целый день...

Холодный, холодный

 к вечеру года ветер,

И сыплется, сыплется

 круглые сутки снег.

Я слух приклоняю —

 ни шороха и ни скрипа,

А перед глазами

 чистейшая белизна.

Дыхание стужи

 проникло в мою одежду.

Корзина и тыква

 мне реже служат теперь.

И бедно, и тихо,

 и пусто в моей каморке,

Здесь нет ничего,

 что бы радость давало мне.

И только читаю

 тысячелетние книги,

Всё время, всё время

 вижу подвиги старины.

До нравов высоких

 не в силах моих добраться:

Я едва научился

 твёрдо бедность переносить.

И если Пинцзиню

 даже следовать я не буду,

Разве жизнь на приволье

 не разумней всего, что есть?

Спрятал я свои мысли

 в стороне от сказанной речи,

И к тебе эти строки