Виртуоз - Александр Проханов

Алексей чувствовал смрад разлагающейся плоти, и запах озона, синтезированного электрической молнией, и рассеянный в воздухе новогодний вкус мандаринов. Он понимал, что находится под воздействием препаратов, его опьянил разбрызганный в воздухе наркотик. Возникавшие видения — это галлюцинации, рожденные измученным мозгом. Посмотрел на Марину — она по-детски, блаженно улыбалась, словно любовалась новогодней елкой. Видела совсем не то, что видел он.

Электрический разряд стал гаснуть, импульсы синего огня замирали, актеры в сумерках покидали сцену. Алексей подумал, что это конец спектакля и сейчас наступит облегчение.

Но полумрак сцены стал вновь разгораться. Слегка размытая, словно спроецированная на матовый экран, возникла Ганина Яма. Склоны травянистой рытвины. Стебли лилий, чересчур длинные и худосочные из-за растущих вокруг тенистых сосен. Розовые, белые, голубоватые цветы, окружающие черный провал. Из провала, как из землянки, где топится печь, валил дым. Мутные клубы выкатывались на поверхность, лилии увядали, стебли хрупко ломались. Среди дыма двигались тени, колебались пятнистые мундиры, поблескивало оружие, слышался хруст гусениц. На поверхность из преисподней выползала война, полыхали зарницы орудий, рассекали воздух трассы реактивных снарядов, горели дома, на город из синевы пикировали самолеты, и взрывы поднимали на воздух каменные строения, разбрасывали растерзанные тела. Алексей испытывал ужас. Его усилия оказались напрасными, его поступок, повторивший подвиг Александра Матросова, был тщетным. Ему не удалось закупорить грудью адское жерло. Пули, выпущенные в царя, продолжали лететь, уносили жизни, мчались вперед, оставляя в русской истории кровавый бесконечный след.

— Боже мой! — крикнул он. — Война! Началась война!

Никто не услышал его крика. Вспыхнул яркий свет. Публика аплодировала. На сцене показались актеры, утомленные и счастливые, лишь отдаленно, при ярком освещении, напоминая своих прототипов.

— Ты ничего не видела? — спросил он у Марины. — Не видела Ганиной Ямы?

— Нет, — удивилась она, — Видела веселое представление, в духе сказок Гоцци, итальянский театр дель арте. С таким вкусом и тактом.

— Так ты не видела адской оргии, не видела кары Господней? Не видела начало войны?

— Ну что ты, милый. Ничего подобного не было.

К ним подходили профессор Коногонов и режиссер Олеарий.

— Как вам спектакль? Как подействовал аэрозоль? Какие прозрения? — интересовался профессор, приветливо рассматривая Алексея синими чистыми глазами.

— Дорогой профессор, я предупреждал, что вы занижаете концентрацию аэрозоля. В него следовало добавить алтайскую смесь или же споры перуанских грибов.

— Сейчас, пока мы сидели в театре, началась война, — произнес Алексей, чувствуя, как его колотит озноб. — Не знаю где, но она началась. Убийство царя продолжается. Пули, выпущенные в Ипатьевском доме, продолжают лететь и уносят жизни. Я должен попасть на войну и остановить полет пуль. Моя Империя, мое царство должны быть спасены от войны.

Олеарий смотрел на него пристально и тревожно. Извлек из кармана крохотный мобильный телефон, который вспыхнул всеми цветами радуги. Постучал по кнопкам.

—Это Олеарий. Что на ленте новостей? Где? Когда началось? Позвоните скорее в Генштаб.

Захлопнул телефон. Смотрел на Алексея вишневыми, изумленно цветущими глазами:

— По закрытым каналам информации. Только что начался массированный обстрел Цхинвали. Грузинские танки прорываются к центру города. Есть жертвы среди мирного населения и потери среди российских миротворцев. Кажется, началась масштабная война на Кавказе. Вы настоящий прозорливец, Алексей Федорович.

— Мне надо на эту войну. — Алексей торопился к выходу. — Пули не должны разлететься.

Профессор Коногонов острым взглядом хирурга посмотрел на него. Дохнул на золотой перстень.

Они шли с Мариной в вечерних сумерках, среди свежих московских огней. Алексей на ходу звонил по мобильному телефону министру обороны Курнакову:

— Мне необходимо попасть на Кавказ. Необходимо попасть в Цхинвали.

— Но это небезопасно. Обстановка неясна. Мы в самом начале конфликта.

— Я помню, вы мне обещали всяческое содействие. Этот момент настал. Не думаю, что мне следует по этому поводу обращаться к Президенту.

— Разумеется, мы это решим своими силами. Завтра утром во Владикавказ отправляется борт с аэродрома «Чкаловский». Там будут офицеры оперативной группы. Я отдаю вас на их попечение.

— Благодарю. Аэродром «Чкаловский». Завтра утром.

Он вызвал машину с шофером Андрюшей. Марина, мучаясь и тревожась, держала его за руку, отговаривала, умоляла:

— Разве тебе обязательно лететь? Там война, там смерть. Останься со мной.

— Там воюет мой народ, воюет моя армия. Я должен лететь.

— А я? А он? — она положила его руку на свой живот. — Ты не подумал о нас?

— Там война. Царь должен быть с воюющей армией.

Подкатила машина. Шофер Андрюша за стеклом хрустально моргнул фарами.

— Поужинаем вместе, — сказал Алексей, — в том грузинском ресторанчике на реке, у Мамы Зои, где были очаровательные грузины, и один, ты помнишь, с черными усами, жгучими глазами, как с картины Пиросмани, упал перед тобой на одно колено. Грузины — народ империи. Столько великих грузин создавали славу русской империи. Хочу увидеть грузин и убедиться, что они не наши враги. Хочу засвидетельствовать Маме Зое мое почтение.

Они сели в автомобиль, подкатили к ресторанчику на Моск– ве-реке. Прошли по шаткому трапу на поплавок. Он был безлюден. Огни не горели. Музыка молчала. С кухни не доносились ароматы грузинских блюд. В сумерках вестибюля, на кресле, они заметили согбенную фигуру. Это была Мама Зоя, совсем старуха, печальная, укутанная в черную шаль, словно у нее случилось горе.

— Мы хотели у вас поужинать, — сказал Алексей. — Хотели сказать, что против этой войны. Не видим в грузинах врагов.

— Ресторан закрыт. Все мои официанты и повара, все мои мальчики уехали на Кавказ, защищать грузинские села, на которые напали осетины. Не знаю, откроемся ли мы когда-нибудь. Вернутся ли с войны мои мальчики.

Алексей смотрел в сумрак ресторанного зала, где совсем недавно все звенело счастливой музыкой, танцующие джигиты несли на пылающем блюде ломти шипящего мяса, и усатый красавец с пунцовыми губами ослепительно им улыбался, падал на одно колено, желал счастья.

Они вышли с Мариной на набережную. Он обнимал ее у вечерней, ленивой реки, по которой торопился речной трамвайчик, словно отталкивался от воды золотыми веслами. Она молча плакала.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Поздно вечером Ромул увидел телевизионный сюжет. Президент Лампадников принимал в кремлевском кабинете самозванца Горшкова, который именовался не иначе, как претендентом на российский престол. Подобно тому, как искусные селекционеры прививают к стволу элитной яблони горький, чахлый дичок, надеясь получить от него сладкий, медовый плод, так кремлевские хитрецы, в первую голову, вероломный Виртуоз, поместили жалкого самозванца в разветвленное древо Романовых, выдавая его за полноценный благородный побег. Сюжет передавался несколько раз в течение дня, и ему уделялось особое внимание в зловредной интриге, длящейся вот уже несколько месяцев. Ромул перебирал в памяти все предшествующие появления на экране этой новоявленной знаменитости, убеждаясь в безупречной продуманности проекта, когда никому неведомый персонаж настойчиво и успешно навязывался общественному сознанию. Укрупнял свой образ, представал в окружении все новых и новых общественных слоев, демонстрировал свое влияние в среде военных, интеллигентов, политиков. Сегодняшний сюжет был вершиной этого виртуального восхождения. Самозванец был гостем самого Президента в малахитовом кабинете Кремля, что означало высшую приближенность к сокровенному центру власти. Фонограмма беседы отсутствовала. Однако диктор передал ее содержание. Этим содержанием было определение Справедливости, как основы будущей Российской Империи. Складывалось впечатление, что Президент Лампадников обсуждал с самозванцем принципы имперского устроения России, которому надлежало осуществиться с восстановлением в скором будущем монархии. И в центре этого монархического возрождения оказывалась фигура этого мнимого романовского отпрыска.

Ромул испытал моментальный прилив крови, от которого в глазах замелькали красные вензеля. Бешенство его было столь велико, что он откинулся на диван, оглушенный ударом ненависти. Измена, которая чудилась ему в последние месяцы, стала реальностью. Заговор, который он старался нащупать и разоблачить и от которого тщательно отвлекали его вчерашние друзья и соратники, — этот заговор вдруг обнаружился.