Виртуоз - Александр Проханов

— Подумай только, долгие годы я существовал, как во сне, в смутной дремоте провинциального города, где ничего не происходит, где дни одинаковы, где разнообразны только стихи моих любимых поэтов и суждения историков о русском времени. Но это время, полное взрывов и скоростей, оно — исчезнувшее, не мое. Мое остановилось и дремлет. И вдруг, о чудо! Меня подхватило и повлекло, но не в хаосе событий, а в череде каких-то поразительных, следующих одно за другим превращений. Так изменяется зерно, которое бросили во влажную почву. Оно набухает, выпускает корень, листья, бегущий вверх стебель, на котором образуется колос, зацветает, окутывается розовой пыльцой, наполняется зрелыми зернами. Вот так и со мной.

— Ты говоришь притчей, мой милый. Евангельская притча о зерне, которое упало на благодатную землю. Значит, Бог бросил тебя на благодатную почву.

— Именно Бог. Я чувствую, что нахожусь под Божьим покровом, осуществляю Божественный замысел. Такая легкость и счастье чувствовать себя в потоке Божественного разумения. Так легкое пернатое семечко несется в солнечном ветре, переливается стеклянным блеском, возносится к темному коньку крыши, сверкнет и исчезнет на солнце. Так сладко исполнять Божью волю!

— Я говорила о твоем Божественном предназначении.

— Я попал на ракетный полигон, где меня обманули, показали фальшивую ракету, но там я узнал о существовании «Формулы Рая» Гагарина, и мне указали путь на Урал. На заводе подводных лодок меня опять обманули, подсунули старую, списанную лодку, но в этом обмане гнездилась истина, — мне поведали о поэте Юрии Кузнецове, о его «Райской Правде». Я видел ужасную бойню в колонии, где сгубили не только космонавта-провидца, но и его «Формулу Рая». Видел страшный пожар в клинике для душевнобольных, где огонь поглотил великого поэта и его божественную поэму. Но оттуда я сразу же попал в Храм на Крови, где со мной случилось преображение, у меня изменилась группа крови, преобразился генетический код, и я стал Романовым. А на Ганиной Яме, среди райских лилий, я был вознесен на небо, и мне передалась толика святости, которую снискал последний государь.

— Эти синие метины на твоей груди — это следы от расстрела? Тебя расстреляли в том темном подвале, как Государя Императора?

— Преображался не только я. Преображался мир. С людьми совершались чудесные превращения. Помнишь, ты говорила о Виртуозе? Какой он коварный, лукавый, воплощение вероломства, искусительный и прекрасный дьявол. Так вот, этот Виртуоз теперь мой названый брат. Готов жизнь за меня отдать. Готов следовать со мной по избранному пути, набросить мне на плечи горностаевую мантию.

— Быть не может! Ведь его считают воплощением зла. Он «белое» нарекает черным, а «черное» превращает в золотое и пленительное. Как тебе удалось снискать его расположение?

— А ты знаешь, где я провел это утро? В Кремле, в кабинете Президента Лампадникова. Он сказал, что готов содействовать превращению России в монархию. Готов передать мне власть, как законному представителю династии. Сказал, что начинает переписывать Конституцию, а в день предстоящего праздника, кажется, в День Духовного Лидера Русского Мира, объявит народу о своем решении.

— Боже, я же верила! Я говорила! Я столько раз молилась и ставила за это свечу!

— Он сказал, что мне следует поехать в Петербург и там выбрать для царской резиденции дворец. Говорил почти твоими словами. Мы едем с тобой в Петербург и там обвенчаемся.

— А ты уверен, что тебе это нужно? Уверен, что тебе нужна такая жена, как я? Разве я похожа на императрицу? Тебе нужен династический брак. Жена из среды Романовых, или европейских династий, Гогенцоллерны или Габсбурги, или принцессы Гессенские. А я родом из простой дворянской фамилии Волховитиных. Тебе не ровня.

— Боже, что такое ты говоришь? Ты царица души моей. Ты мне послана небом. Ты явилась, как ангел, в своих дивных платьях, которые сотканы из неземных материй, словно крылья бабочки в сияющей пыльце. Лазурное, золотистое, алое, как облачение ангелов.

— Обыкновенные земные ткани. Французские платья от Сен– Лорана. Купила их в Кузнецком пассаже на свои гонорары.

Но нежданно по портьереПробежит вторженья дрожь, —Тишину шагами меря,Ты, как будущность, войдешь.Ты появишься у двериВ чем-то белом, без причуд,В чем-то впрямь из тех материй.Из которых хлопья шьют.Он с упоением произнес созвучное его переживаниям.

— Люблю тебя, мой император!

Наклонился над ней, целуя ее теплые плечи, душные, льющиеся волосы, и сквозь волосы — ее глаза, ее губы, ее хрупкую переносицу. Закрыть веки и ждать, когда на ветке появится сойка с бирюзовыми крыльями, вытянет клюв, не решаясь взлететь, приседая на цепких лапках и вновь вытягиваясь, перед тем, как ринуться в глубину леса. Белое пышное облако медленно уплывает за круглую вершину, и смотреть, как его голубоватый край скрывается за волнистой кроной, и там, у вершины, попадая на солнце, вьется, слабо трепещет лесная бабочка. Росинка загорается фиолетовым, нежно-голубым и оранжевым, полыхнет упоительно-алым, и вновь темно-синим, дивно-зеленым и желтым, и стоять на крыльце, любуясь невидимой каплей, которая прилепилась к листу крапивы и играет с солнцем и с твоим восхищенным зрачком. Белый речной песок, сухой и горячий, пристающий к руке мерцающими песчинками, с разбросанными у воды створками раковин, чьи перламутровые донца гладкие и прохладные на ощупь. Рисованная нарядная буквица с фантастической птицей, увитая цветами и ягодами, и на твердой странице — косматая голова коня, витязь в седле, копье, опущенное к придорожному камню. Стекло, туманное от бесчисленных поцелуев и вздохов, и в сумраке за стеклом — изумрудный перстень, оправленный в серебро, и на дне прозрачного камня драгоценная зеленая искра, Белое, охваченное нимбом лицо царевны, хрупкая шея, окруженная кружевами рубашки, и оттуда, из-за ворота, стекает коричневая янтарная струйка, смоляная слеза, отразившая алую точку лампады. Поросший травою склон, и на длинных стеблях тянутся, стремятся к лучам, благоухают сладостными ароматами розовые и белые лилии. И такое счастье, такое жаркое ослепленье, переполняющая сердце любовь, что все начинает сверкать, сливается в стремительный блеск, в трепещущую молнию света, в бесконечное отраженье зеркал, из которого выпадаешь в пустыню, в сумрак, и только на потолке, у задернутой шторы водянистое скольженье теней.

Он дремал, чувствуя на плече ее дыханье.

— Ты спишь? — тихо спросила она.

— Нет, — отозвался он.

— Я хочу тебе что-то сказать.

— Что, милая?

— Мне кажется, сейчас у меня случилось зачатие.

— Как ты могла почувствовать? — Он повернулся, стараясь рассмотреть ее лицо. Оно было чуткое, зоркое, исполнено нежного изумления. — Разве такое можно угадать?

— Я почувствовала, как вдруг стало горячо и сладко, и все распахнулось до неба, а потом сжалось до плотной точки, как будто завязалась сочная почечка, набух крохотный плотный бутончик. Я его чувствую в себе.

— Но, может быть, тебе показалось?

— Нет, я чувствую эту живую, растущую почку. Это сын. Я рожу царевича.

— Боже мой, — он смотрел на нее со слезным блеском в глазах. Это случившееся зачатие было продолжением всех чудотворных превращений, которым он был подвержен. Оно не могло не случиться, ибо все, что он пережил в эти недели и месяцы, было преодолением смерти, торжеством жизни вечной. Она лежала рядом, тихо улыбаясь, прислушиваясь в себе к потаенному росту. Он положил ладонь ей на живот, выпуклый, теплый, дышащей, и у него под ладонью — он это чувствовал — пульсировала и разрасталась нежная алая почка. Исходило, — он это видел своими полными слез глазами, — разноцветное прозрачное зарево, предвещая восход неведомого светила.

— Боже мой, — повторял он, целуя ее живот, вдувая свое нежное тепло, которое проникало в темное лоно, и оно откликалось едва уловимым биением.

Ближе к вечеру Марина сообщила, что оба они званы в оккультно-политологический театр Леонида Олеария, московской знаменитости, авангардного режиссера и визионера, чьими тайными услугами пользуется Кремль, к чьим невнятным, с затемненным смыслом, прогнозам присушиваются интеллектуальные центры мира.

— Ты думаешь, нам стоит пойти? — рассеянно спросил Алексей, все еще переживая чудесную весть, которой она его одарила. Он желал побыть со своей любимой, насладиться случившимся чудом, которое сочетало их в нерасторжимое, на все бесконечные времена, единство.

— Тебе будет интересно, я уверена. К тебе повышенное внимание, и этим надо пользоваться, — ответила она тоном советницы, искушенной в придворной дипломатии. И этот деловой, хлопотливый тон умилил его, — она заботится о его будущей, августейшей роли, собирает вокруг него придворных, ищет себе место среди грядущих дворцовых интриг и хитросплетений.