Путешественница - Диана Гэблдон

Так оно и оказалось. Я быстро нашла его в горшочке с этикеткой «Бабушкино зелье».

– Будьте с этим осторожны, – предостерегла я, передавая сосуд мистеру Хью. – Капнете на кожу, и она тут же онемеет. Может быть, лучше перелить зелье в стеклянную бутылочку?

Большая часть купленных мною трав была завернута в марлю или в бумажные кулечки, но молодой мистер Хью кивнул в ответ на мое предложение и отправился в заднюю комнату, неся перед собой сосуд в вытянутых руках, словно опасаясь, как бы он не взорвался.

– Похоже, что вы знаете о лекарствах гораздо больше, чем этот малый, – произнес глубокий, хриплый голос позади меня.

– Наверное, у меня несколько больше опыта, чем у него.

Я повернулась и, увидев опершегося на прилавок и смотревшего на меня бледно-голубыми глазами из-под густых бровей священника, вспомнила, где я его видела: днем раньше, у Моубрея. Он, скорее всего, не узнал меня, может быть потому, что мой плащ скрывал платье Дафны. Я заметила, что многие мужчины обращают относительно мало внимания на лицо женщины в декольте, что и не удивительно. Но в священнослужителе такая черта заслуживает сожаления.

Пастор прокашлялся.

– Хм. Может быть, вы знаете и как справляться с нервными расстройствами?

– А какого типа нервное расстройство?

Он поджал губы и нахмурился, будто не был уверен, можно ли мне довериться. Верхняя губа его выдавалась вперед и нависала, как совиный клюв, а нижняя, более толстая, оттопыривалась.

– Ну… это сложный случай. Но если говорить в общем, – он внимательно посмотрел на меня, – что бы вы посоветовали для лечения… своего рода… припадков?

– Эпилептических припадков? Когда человек падает и дергается?

Он покачал головой, отчего стала видна покрасневшая полоска на шее, натертой высоким и жестким белым воротничком.

– Нет, другой тип припадка. Когда человек вопит и таращится.

– Простите?

– Не одновременно, – поспешно пояснил священник. – Сначала одно, потом другое. Или, точнее, одно сменяется другим. Поначалу она ничего не делает, только дни напролет молча таращится на все. А потом вдруг ни с того ни с сего начинает вопить так, что может разбудить мертвых.

Ну что ж, это, по крайней мере, объясняло и утомленный вид пастора, и его раздражительность.

Я постучала пальцем по прилавку, соображая.

– Сразу трудно сказать, стоило бы сначала взглянуть на больную.

Священник облизал нижнюю губу.

– А не могли бы вы зайти и осмотреть ее? Это недалеко, – добавил он довольно сухо.

Судя по всему, просительный тон был не в его характере, но необходимость заставляла этого человека поступать против своих привычек.

– Сейчас, к сожалению, не могу, – ответила я. – Мне нужно встретить моего мужа. Но может быть, ближе к вечеру…

– В два часа, – тут же сказал он. – Дом Хендерсона в тупике Кэррубера. Меня зовут Кэмпбелл, преподобный Арчибальд Кэмпбелл.

В этот момент занавеска между торговым помещением и задней комнатой колыхнулась, оттуда появился мистер Хью с двумя бутылочками и вручил по одной каждому из нас.

Преподобный, нашаривая в кармане монету, покосился на свою склянку с подозрением.

– Что ж, вот твои деньги, – буркнул он, бросив монету на прилавок. – И будем надеяться, что ты дал мне нужное снадобье, а не яд, о котором говорила эта леди.

Занавеска снова зашуршала, и из-за нее, провожая взглядом удалявшегося священника, выглянула женщина.

– Скатертью дорога, – проворчала она. – Полпенса за часовую работу и сверх всего еще и оскорбление. Господь мог бы выбрать себе слугу и получше, что тут еще скажешь.

– Вы знаете его? – спросила я.

Мне было любопытно, располагает ли Луиза какой-нибудь полезной информацией относительно больной жены.

– Не могу сказать, что хорошо его знаю. – Луиза глядела на меня с неприкрытым любопытством. – Он один из священников Свободной церкви, который проповедует на углу у Маркет-кросс, убеждает людей, что добрые дела не имеют никакого значения и что для спасения нужно лишь крепко держаться за Иисуса, будто наш Господь – это ярмарочный борец!

Она презрительно фыркнула и перекрестилась, ограждая себя от этой еретической заразы.

– Меня удивляет, что люди, вроде преподобного Кэмпбелла, приходят в нашу аптеку, учитывая то, как он относится к папистам, – возмущенно продолжила Луиза. – Но может быть, мадам, вы сами принадлежите к Свободной церкви, не в обиду вам будь сказано?

– Нет, я католичка… э-э… и к тому же папистка, – заверила я ее. – Я лишь хотела узнать, знаете ли вы что-нибудь о жене преподобного и о ее состоянии.

Покачав головой, Луиза повернулась, чтобы заняться новым покупателем.

– Нет, я никогда не видела эту леди. Но что бы с ней ни было, – добавила она, хмуро взглянув на дверь, – я уверена, что жизнь с ним ее состояния не улучшит!

День выдался прохладный, но ясный, и над приходским садом, как напоминание о пожаре, еще витал слабый дым. Мы с Джейми сидели на скамейке у стены и, ловя скудные лучи зимнего солнца, дожидались, когда Айен закончит свою исповедь.

– Слушай, это ты рассказал Айену-старшему байку о том, что я двадцать лет отсиживалась во Франции?

– Ну да. Конечно, Айен – человек опытный и вряд ли в это поверит, но сама история правдоподобнее любой другой, а он верный друг и не станет настаивать на объяснениях.

– На мой взгляд, она сгодится для общего потребления, – согласилась я. – Но может быть, тебе стоило бы рассказать ее и сэру Персивалю, вместо того чтобы морочить ему голову сказкой о том, будто мы с тобой новобрачные?

Он решительно покачал головой.

– Ну уж нет. К примеру, сэр Персиваль не имеет представления о моем настоящем имени, хотя я готов побиться об заклад, он знает, что меня зовут не Малькольм. Мне вовсе не нужно, чтобы он каким бы то ни было образом связывал меня с Куллоденом. С другой стороны, история вроде той, что я сообщил Айену, вызвала бы куда больше толков, чем новость о женитьбе какого-то печатника.

– Впервые паутину хитростей сплетая, – произнесла я нараспев, – сколь путана она, себе не представляем.

Его голубые глаза блеснули, уголки рта слегка приподнялись.

– Это дело наживное, англичаночка, тут главное практика. Вот поживешь со мной некоторое время и сама убедишься, что выпускать из задницы шелковую нить да плести паутину – дело вовсе не мудреное.

Я прыснула.

– Хотела бы я посмотреть, как ты это делаешь.

– Ты уже видела.

Он встал и вытянул шею, пытаясь заглянуть через стену в приходской сад.

– Чертовски надолго он там застрял, – заметил Джейми, усевшись снова. – И откуда у парнишки, которому нет еще и пятнадцати, столько грехов, чтобы так долго исповедоваться?

– После вчерашнего дня и ночи ему есть что рассказать. Полагаю, многое тут зависит и от того, какой интерес проявит отец Хейс к подробностям, – добавила я, вспомнив свой завтрак с проститутками.

– И он находится там все это время?

– Э-э… нет.

Кончики ушей Джейми стали заметно розовее в утреннем свете.

– Мне… э-э… пришлось пойти первым. Подать пример, понимаешь?

– Неудивительно, что на это ушло время, – дразня, сказала я. – И как давно ты не был на исповеди?

– Я сказал отцу Хейсу, что шесть месяцев.

– И это правда?

– Нет, но я подумал, что если он даст мне отпущение грехов за воровство, драки и богохульство, то почему бы заодно и не отпустить такой грешок, как мелкая ложь.

– Что, никакого блуда или нечистых мыслей?

– Конечно нет, – серьезно ответил он. – Любые плотские помыслы не греховны, если ты помышляешь о законной, венчанной жене. Они становятся нечистыми, только если ты думаешь о других леди.

– Понятия не имела, что, оказывается, целью моего возвращения было спасение твоей души. Но так приятно принести пользу.

Он рассмеялся, наклонился и поцеловал меня от всего сердца.

– Интересно, сойдет ли это за индульгенцию? – сказал он, оторвавшись, чтобы набрать воздуха. – А ведь должно бы. Это гораздо лучше помогает человеку спастись от адского пламени, чем перебирание четок. Кстати, – добавил он, порывшись в кармане и достав деревянные четки довольно жеваного вида, – напомни мне, что я должен найти время и принести сегодня покаяние. Я уже собирался начать, но тут как раз объявилась ты.

– И сколько раз ты хотел прочесть «Аве Мария»? – спросила я, теребя пальцами бусинки.

Как оказалось, первое впечатление – что они жеваные – меня не обмануло. На большинстве бусинок сохранились отчетливые следы маленьких зубов.

– В прошлом году я повстречал одного еврея, – сказал Джейми, оставив мой вопрос без внимания. – Натурфилософа, который объехал весь свет шесть раз. Он рассказал мне, что и по мусульманскому, и по иудейскому учению плотская близость жены и мужа почитается актом добродетели. Интересно, имеет ли это какое-то отношение к тому, что и иудеи, и мусульмане совершают обрезание? Я так и не спросил его об этом: побоялся, что он сочтет мой вопрос неделикатным.