Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после - Эдуард Лукоянов

где-то парил и снисходил, но по-доброму. Ему как будто никто не мешал, все эти люди, которые сидели вокруг него в президиуме или за столом. Вряд ли кто-то был ближе хоть на миллиметр к Мамлееву, чем я или, например, официант в кафе.

– А вам как поэту не проза, но поэзия Юрия Витальевича вообще понятна?

– Мамлеев, и это очень для меня интересно, всегда практиковал античитательский террор. То есть для него это был, как мне кажется, такой маяк: «это никто читать не будет» – о, это мне и нужно. Видимо, такое хорошо работает в прозе, более приземленном, ремесленном творчестве, в прозе читатель стерпит такое отношение. Стихи ближе к картинке – на них сразу видно, что автор хотел сказать, и действительно: в стихах Мамлеева сразу видно, что на читателя ему глубоко наплевать.

Наш разговор перебил шум, поднявшийся в зале. Вот уже на сцене вместо Андрея Родионова певец Олег Судаков, более известный как Манагер. Он тоже производит впечатление человека, существующего вроде бы здесь, но и не здесь, в совсем другом мире. Его покойный товарищ по группе «Коммунизм» Егор Летов был поклонником Мамлеева, часто бывал у него в гостях и, как считают некоторые исследователи, черпал вдохновение в прозе Юрия Витальевича[465].

Выглядел Манагер несколько растерянно – всем было как будто понятно, что на его месте предпочли бы видеть Летова. Явно смущенный, музыкант покашливал, как-то весь мялся, искал глазами стул, чтобы сесть, но никакого стула не было. Сердце мое почему-то сжалось в груди при нелепой мысли, что Манагер мог бы вообразить стул и присесть на него, но ни возраст, ни чин ему этого не позволяли. Кончилось все тем, что некий человек, представившийся Жмуровым, задал вполне конкретный вопрос, пусть и в утвердительной форме: «Мне недавно один человек сказал, что ему ваши песни своей смысловой „насыщенностью“ книги Мамлеева сильно напоминают». На это певец ответил:

– Всегда, когда кто-то начинает писать, он же все равно от чего-то раскрылся раньше, что-то читал, узнавал, смотрел и вдруг – увидел по-своему, как калейдоскоп. Мир вокруг становится другим, словно впервые, как от слепоты, пиши – не перепишешь, чего ни тронь, куда ни шагни, а изнутри так и прет, так и пышет… Наверное, в этих истоках и спрятан мотив для сравнения одних авторов с другими. Я вообще первую песню написал в двадцать пять с лишним лет. Довольно поздно: приличные рокеры уже померши, им памятники отливают, а они из могил глюкают. Мамлеев, конечно, мрачноват, но от какой-то животной безысходности его книги напоминают парадоксальность, возведенную в абсурд, да при внешней естественности повествования – ну, явный перебор. Как эпатаж это работает, но ведь есть что-то еще, от тепла, от любви, а для него это словно и не важно. Однобоко, в общем-то[466].

На последней фразе Судаков искренне пожал плечами, будто извиняясь.

«Это еще кто такой?» – зашипело все вокруг и тут же само себе ответило: «Музыкант, который с Летовым играл в „Гражданской обороне“». Ответ удовлетворил шипящую массу, которая проводила Судакова особенным молчанием без осуждения – так, мол, зашел выдающийся человек, который что-то в этой жизни недопонял. Возможно, сказалось то, что он всю жизнь прожил в Сибири, вдали от большой, то есть московско-петербургской, русской культуры. На одно из этих шипений я, не сдержавшись, возразил, что, «возможно», Олегу Судакову просто не нравится Мамлеев – таких людей я знаю великое множество, и Манагер скорее правило, нежели исключение. Шепчущих эта версия не разозлила, напротив, они с упоением принялись рассуждать между собой об исключительной элитарности мамлеевской прозы, поэзии и философии. Но и тут я встрял со своими замечаниями о том, что прозу Мамлеева в большом количестве переиздает издательство «Альпина» и это вполне себе массмаркет, в любом мало-мальски крупном книжном магазине без труда можно найти свежеотпечатанные книги Юрия Витальевича. Голос мой, впрочем, на сей раз остался неуслышанным. В поисках поддержки я оглянулся, чтобы спросить мнение Дудинского, но, к моему удивлению, Игоря Ильича рядом со мной уже не было, зато хриплое бормотание его, отказавшегося от микрофона, доносилось со стороны сцены. И как по волшебству специально для него образовался стульчик, на котором он сидел всем своим грузно-худощавым телом, читая по бумажке заранее написанную ради такого случая речь:

– Пятое. Недавнее двухсотлетие Достоевского стало поводом для власть имущих попытаться реанимировать среди молодежи любовь к «классической литературе». Увы, все усилия оказались напрасны. Молодежь даже не поняла, о чем речь. Шестое. Зато творчество Мамлеева весьма популярно среди молодого поколения. Понятно, что тянутся к его книгам чисто интуитивно, подчас совершенно не понимая их значения и сути. Но то, что Мамлеев волнует сердца лучших из лучших, чудом уцелевших романтиков, говорит само за себя[467].

«Игорь Ильич в своем духе, – подумалось мне на этих словах. – Искушает лестью, как бизнес-коуч среднего пошиба или основатель небольшой секты. Фокус вроде бы прекрасно известный и многократно разоблаченный, но, как ни странно, работающий безотказно, словно печь для кремации ампутированных конечностей».

На этом Дудинский останавливать не собирался:

– Для обывателей люди элиты с их черным романтизмом и смакованием загробных пространств – те же мертвецы. Непонятные и пугающие. «Мы – мертвецы, и в этом наша тайна. Мы мертвецы – и в этом наша сила». Вот какие песни распевало ближайшее окружение молодого Мамлеева. Десятое. Мамлеев на сегодня единственный по-настоящему элитарный автор, который рассказывает о самом важном. Все остальные пережевывают давно известное и потерявшее смысл. Мамлеев – индикатор элитарности, пароль, тайный знак, по которому люди элиты узнают друг друга – причем подчас даже бессознательно, руководствуясь шестым чувством. Одиннадцать. Лично я познакомился с самыми элитарными людьми именно благодаря их интересу к Мамлееву. Причем процесс продолжается, охватывая все более молодые поколения. Двенадцать. Элитой вправе считать себя не те, кто использует знания о человеческой природе, чтобы манипулировать оболваненным социумом в своих интересах. Нет. Принадлежность к элите определяется стремлением к запредельному, к тому, что находится по ту сторону реальности и реализма. Элитарный человек неутомим и ненасытен. Он с жадным интересом преодолевает все новые и новые пласты потустороннего, пребывая в вечном поиске своего голубого цветка, растущего Бог весть где среди бескрайних просторов вселенной духа. Он тот, кто заглянул в бездну мирового духа, восхитился бесчисленным множеством открывшихся миров и их обитателей и уже не в силах остановиться[468]. Подождите вы, у меня тут немного осталось…

Последняя реплика Дудинского была обращена к Шаргунову – Игорь Ильич боковым зрением заметил,