Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

В первомайские дни 1934 года на главной магистрали Москвы – улице Горького – развернулась выставка советской архитектуры. Ночью второго мая там было ужу не проскользнуть, да и в последующее время всякий, кто проходил по улице, непременно становился посетителем необычных экспозиций, устроенных в витринах магазинов. Множество проектов различных архитектурных направлений представили на суд советских граждан архитекторы. В книгах отзывов тщательно фиксировались пожелания о том, какой должна стать архитектура «первого в мире государства рабочих и крестьян».

– Ленин сказал, что важнейшим из искусств для нас является кино. Я думаю, что вы бы поспорили с ним и сказали, что зодчество. И были бы отчасти правы.

– Архитектура – мать искусств, – заметил Щусев.

– И политический инструмент. За последние два года обострилась борьба между приверженцами традиционной архитектуры и новаторами.

Щусев вздохнул:

– Да, медленно идет «смена караула».

– Эстетического идеала, – поправил его Сталин. – Но нашему советскому руководству будут в помощь архитектурные старейшины. Такие, как вы, товарищ Повелитель камней! – и он указал пальцем на Щусева.

Дальше шел разговор о строящейся рядом с Кремлем гостинице. Сталин подробно интересовался ходом строительства и долго еще не отпускал замерзшего Алексея Викторовича, задавая многочисленные вопросы.

А через год вновь со Сталиным шел разговор, но теперь уже о Генеральном плане реконструкции Москвы, разработанном архитекторами Семеновым и Чернышевым, а ведь когда-то и проектная мастерская под руководством Алексея Щусева и Ивана Жолтовского занималась разработками плана «Новая Москва». Речь велась также о Москворецкой излучине. Планировалось, что ее будут пересекать пять новых мостов. Проект одного из них – Большого Москворецкого – был поручен Щусеву.

– Живой, говоришь, звался? – задумчиво сказал Алексей Викторович. Он с братом инженером рассматривал карты, связанные со старейшей переправой города.

Когда-то мост через Москву-реку был наплавной, бревна «роптали» под повозками, двигаясь из стороны в сторону, поэтому и прозвали мост «живым». В 1789 году был построен деревянный свайный мост.

– Помнишь картину Адама Кляйна «Пожар в Москве 1812 года»? – спросил Павел Викторович. – Там как раз он присутствует.

– Смутно, – ответил Щусев-старший. – Зато у Коровина хорошо помню, с красным трамвайчиком, – улыбнулся он и тут же задумался. – И кварталом на Васильевской площади.

– Которого скоро не будет, – вздохнул Павел.

– Ты, никак, жалеешь? – Алексей Викторович удивленно вскинул бровь. – Я вот совсем не понимаю, чего жалеть эти нагромождения у Кремля? Тут простор должен быть и вид на Василия. – Он помолчал. – А сам мост сдвинем ближе к Кремлю. Он будет соединять Красную площадь с Замоскворечьем.

«Да ничего я не жалею», – хотел было сказать Щусев-младший, но только махнул рукой.

Разговор продолжился на тему особого градостроительного положения моста среди архитектурно-художественных сооружений.

– Надо понимать, что мост будет расположен на перекрестье центрального исторически-идеологического ядра столицы государства. – Алексей Викторович встал из-за стола. Он выглядел уставшим. – Пойдем-ка, братец Павел, хлебнем чего-нибудь горяченького, да вприкуску со сладеньким. Пока Мани дома нет. Только конфеты еще найти надо. Поэтому поторопимся, брат!

Начавшийся у мужа диабет заставил Марию Викентьевну идти на крайние меры – припрятывать сладости в доме, к коим Алексей Викторович был крайне неравнодушен.

Щусевская Москва. Москворецкий мост

[Фото автора]

– Ты, Маня, жена сладоголика, – смеялся Щусев. – У алкоголиков жены бутылки прячут, а ты конфеты.

– Уже до диабета дошагал, подумать только! Тебе смотреть на них даже опасно, не то что уплетать, – ворчала жена пусть и царского, но академика.

За столом Павел Викторович вновь попросил во всех подробностях рассказать о встрече со Сталиным.

– Он так и сказал, что будут копья ломаться об него?

– Да, – подтвердил старший брат, – так и сказал. «Знаю, копья будут ломаться об меня. Кто-то скажет, что я гений, и будет жить на моем наследии, а кто-то – что я величайший злодей в истории человечества». Я тогда еще подумал, что «гений и злодейство несовместны».

– Надо же! – Павел отхлебнул чай из кружки, но тут же сморщился и громко ртом вдохнул порцию воздуха.

– Горячий же! Куда торопишься?

– А про Жолтовского чего он вдруг спросил?

– Не про Жолтовского. А про мое отношение к нему.

– И? Что ты сказал?

– Хвалил до небес. Сказал, что если бы нужно было копать колодец, то я бы копал по наитию и, возможно, воды бы там и не оказалось, а Жолтовский копал бы только в том месте, где точно есть вода.

Павел Викторович пристально посмотрел на брата.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать своим пронзительным взором, – Щусев отправил в рот мармелад. – Да, представь себе, хотя ты это знаешь, я его считаю одним из сильных, крупных, умных архитекторов. Поэтому я не лукавил, когда хвалил Жолтовского Сталину. Но, – Алексей Викторович развел руками, – ничего не могу с собой поделать, себя я считаю сильнейшим, крупнейшим, умнейшим. Жолтовский – достойный соперник. Не друг, не единомышленник, а именно соперник. Только в таком качестве я его рассматриваю.

– Он, безусловно, достойный соперник, – согласился младший брат.

– А если кто задается вопросом, почему «проектной мастерской Моссовета номер один руководит Жолтовский, а мастерской номер два – Щусев», то… – Алексей Викторович задумался, – то на этот дурацкий вопрос можно и не отвечать, – сказал он и рассмеялся.

Следом за ним прыснул Павел.

– Может, ему в 33-м дали первую проектную, потому что он Аллилуевой надгробие делал в том же 33-м? – отсмеявшись, заметил он.

– Ну и что? А я Мавзолей делал. И вообще, чихать я хотел на эту нумерацию с ее архитектурной иерархией. Подумаешь! – произнес Щусев. – Пойду-ка лучше продолжу мост придумывать. Несколько дельных идей возникло, пока чай пили. Ты со мной?

Между тем дом Жолтовского на Моховой сделался образцом для подражания. Сталин ткнул в него пальцем и сказал, что такой должна быть дальнейшая советская архитектура.

– Знаете что! – сказал однажды Веснин на очередной архитектурной дискуссии. – Этот «гвоздь», смотрю, прочно засел в головах многих специалистов. Но его надо немедленно выдернуть.

– Отчего же выдергивать? – Щусев поддерживал сторону Жолтовского. – Наоборот, это первый гвоздь, а таких надо вбить десятки, сотни в эту крышку.

Веснин насмешливо посмотрел на Щусева, мол, ну и хамелеон ты, братец-бессарабец, но вслух не произнес.

– А я даже знаю, о чем вы думаете, Виктор Александрович, – громко сказал Щусев.

– Откуда же вам это известно, товарищ архитектор Щусев?

– Да у вас на лице все написано. Даже вычерчено. И мое здание Наркомзема тут же.

Веснин ухмыльнулся.

– Да, я работал в разных стилях, – продолжил Щусев, – но все же считаю, что классика – это классика. Поэкспериментировали, и будет. А вообще, дорогой коллега, нам ведь