Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

Поскольку в мастерской работало много молодежи, мечтающей стать известными архитекторами, то и просили академика рассказать о его молодых годах, о времени становления, об учебе в академии.

– Академию художеств мы сокращенно называли АХ, – с улыбкой рассказывал Алексей Викторович. – Однажды в нашей мастерской появился послушник, в монашеском подряснике, с волосами до плеч, на голове скуфейка, да натянутая так, чуть ли не до подбородка. Скромный-прескромный, даже не поздоровался, юркнул куда-то за мольберт. Мы тут же к нему с расспросами, он краснеет, как девочка, лепечет чего-то. Ну до того стеснительный. Оказывается, на Афоне, в Греции, долго был, там церковной живописи учился. Казался немного странноватым типом, если не сказать хуже. Перед тем как начать рисовать, чего-то бормочет, крестится. Видимо, молился. И что же вы думаете? Проходит год, и однажды мы сидим в своей мастерской живописи, вдруг с грохотом распахиваются двери, а они обычно так громыхали, когда кто-то из удальцов с ноги открывал. Смотрим, а на пороге такой щеголь стоит! Во фраке, петлицу белый цветок украшает, и на каждой руке повисло по натурщице.

– Голой? – спросил кто-то из чаевничавших.

Все засмеялись.

– Нет, одетой, – сказал Щусев весьма строго.

– Жаль.

И снова смех.

– В общем, преобразовался наш богомаз, и рясу, и скуфеечку поменял на светское.

– И кто это? – поинтересовался Чечулин.

– Ни за что не догадаетесь, Дмитрий Николаевич. – Щусев хитро прищурился. – Но наводку дам. Крестьянок в красном рисовать любил.

– Малявин, что ли? – отгадал Чечулин.

– Вы – догадливый молодой человек, – похвалил его Алексей Викторович.

Все законченные проекты мастерской, включая и проекты самого Мастера, выносились на общее обсуждение. Критиковать, хвалить, делать замечания и вносить предложения мог любой участник собрания мастерской без какого-либо страха за свое рабочее место. Наоборот, поощрялись смелые суждения, доводы и замечания.

Несмотря на то, что Алексея Викторовича подчиненные искренне уважали, они не могли не отметить и то, что их руководитель был человеком настроения. Он не различал полутонов, только контрасты. Да – нет, черное – белое, холодно – жарко, пасмурно – солнечно, плохо – хорошо. Никаких «тепло», «прохладно», «переменная облачность»… Или – или.

Если во время обхода своей мастерской он пребывал в скверном настроении, то ему не нравилось все, буквально все, что попадалось на глаза, вызывало недовольство. Его лицо становилось каменным, и он, словно прокурор, сыпал обвинениями. Каждая ошибочная мелочь становилась глобальнее мирового экономического кризиса, каждая неучтенная деталь крупнее любой техногенной катастрофы.

– Здесь нельзя ставить арку на ионическую колонну! Это же очевидно, приятель! – В такие обличительные моменты приятный голос руководителя с мягким тембром становился скрипучим.

– А тут лучше капитель условными кантиками показать.

– Вас к окулисту записать на прием? Вы не видите, что всю бахрому лучше стилизовать?!

– Уж больно ломаный объем!

– А чего вы тут сверху приперчили балясинами и завитушками? Вы же архитектор, а не кухарка!

Технические исполнители – техники, чертежники, копировщицы – никогда не получали нагоняев от руководителя, все шишки падали только на архитекторов мастерской.

Но тучи в мастерской сгущались редко, в основном руководитель пребывал в солнечном настроении. И, обходя свои владения с толстым мягким карандашом и делая им поправки, непременно хвалил.

– Гете сказал, что архитектура – это застывшая музыка. А вот у вас я даже ее немного слышу. Браво! – Это Щусев лил похвалы своему талантливому помощнику Бузоглы.

Михаил Михайлович, любивший импровизировать и сочинять за роялем, как-то раз вдруг собрался поступать в консерваторию, желая усовершенствовать свое музыкальное мастерство. Щусев чуть не присел от этой новости:

– Вы уж потрудитесь выбрать! Или – или! Свинство какое! Подлинное свинство! Я, знаете ли, тоже владею музыкальными инструментами. И некоторыми даже виртуозно. И что же, мне тоже прикажете бежать из архитектуры в консерваторию?! Нет уж, архитектура вам, знаете ли, не си-бемоль!

Архитектура победила, Бузоглы остался в мастерской. А фраза стала крылатой, и всякий раз, распекая кого-нибудь за что-либо, Повелитель камней возмущенно скрипел:

– Архитектура вам, знаете ли, не си-бемоль!

– Ну и характер у вас! – как-то в сердцах выпалил Тамонькин. Он и Щусев всю жизнь кололись друг об друга. – Но, признаться, вас или не любят и не понимают и тотчас уходят, или уж, полюбив, работают десятилетиями. Мне вот только непонятно, чего я-то так надолго задержался… – под конец пробурчал он.

Дни подписания проектов и заключения договоров становились особыми. Для Второй мастерской этот день был праздничным. Мастер на свои деньги покупал выпивку и сладости. Приглашались все – заместители, рядовые архитекторы, технические исполнители, бухгалтерия, уборщицы. Откупоривались бутылки с шампанским и вином, выкладывались горы пирожных, и начинался пир. И снова обсуждение рабочих моментов, задушевные беседы, шутки, смех, воспоминания.

– А что вы самое экзотическое ели в своей жизни? – спросил Ростковский у Мастера, откусывая пирожное.

Щусев задумался.

– Пожалуй, устриц на Лидо.

– И как они на вкус? Да и вообще, как их есть-то?

– Открываешь створки ракушки, поддевая их устричным ножом. А потом запрокидываешь раковину в рот. А, еще прежде лимончиком сбрызнуть. А после – сухим белым вином оросить. Ну, а на вкус… Да нет у них никакого вкуса. Морем отдает, вот!

– А правда, что вы с самим Шаляпиным дружили? – спросил Вульфсон.

– Общался, да. Дачу ему построил в Крыму.

– А с царем Николаем дружили? – поинтересовался Чечулин.

– Нет, не дружил, – ответил Щусев. – Но встречался.

– И как он? Говорят, пил, не просыхая?

– Я бы не сказал. Государь всегда был трезв и рассудителен. С людьми вежлив. И в глазах – то грусть, то насмешка. Очень был остроумен. Однажды сказал мне: «Если услышите, что я погиб, не верьте. Я нарочно это подстрою, а сам подамся в странники».

В мастерской помимо начинающих архитекторов работали и маститые, проверенные временем, с которыми Алексей Викторович побывал в архитектурных и жизненных баталиях. Один из таких, его юношеский друг Элкин – надежное плечо для Щусева. Его смерть, которую Алексей Викторович очень тяжело перенес, явилась, может быть, первым камнем всех тех несчастий, что, словно из камнедробильной машины, градом посыпались на голову зодчего.

В третьем номере журнала «Академия архитектуры» за 1936 год был напечатан «Анализ архитектурных форм гостиницы» – сокращенная стенограмма заседания секции теории и практики. Не сказать, чтобы в ней линчевали Щусева, но без едких критических замечаний не обошлось.

В Гагаринском переулке Щусевы ждали Озеровых. Николай Николаевич, солист Большого театра и добрый приятель Алексея Викторовича, поспешил навестить его. Семьи хорошо общались и часто наведывались друг к другу в гости.

– Что-то, Алексей Викторович, ты печален. – Озеров обнял приятеля. – Сейчас будем поднимать тебе настроение!

– Будем, будем, – улыбнулся Щусев, –