Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард

Поскольку синтетизм - это религия эпохи Интернета, синтетические храмы и монастыри бывают как физическими, так и виртуальными. В своем качестве потенциального проявления Синтеоса Интернет является прекрасной средой для духовной работы. Когда временные эксперименты превратятся в постоянные автономные зоны, они возникнут как готовые храмы и монастыри. По отношению к отчужденному, хаотичному окружающему миру эти оазисы аутентичной жизни и устойчивости будут сиять силой притяжения. Но они также потребуют от новых членов честного дистанцирования от краткосрочных и заманчивых поверхностных выгод капитализма; дистанцирования от буржуазного индивидуализма и его зацикленности на эксплуатации в пользу нетократического индивидуализма и его стремления к наживе. Эта духовная работа должна осуществляться без малейшего инструментария в человеческих отношениях, без малейших скрытых мотивов индивидуальной выгоды для какого-либо отдельного синтетического агента. В отличие от индивида, индивид не является центром бытия, а подчинен сети как фундаментальной метафизической идее. Посвящение в синтетическую общину - залог практического исполнения теологического анархизма, без лишних слов и оговорок. Это посвящение подтверждается перед общиной как истина, как акт, например, в синтетическом акте крещения: бесконечное сейчас.

Священными местами Syntheism могут быть как танцплощадки в субботу вечером, так и тихие комнаты для созерцания в воскресенье после обеда. Периоды безудержных карнавальных празднеств можно с пользой чередовать с периодами медитации, йоги, поста или просто тишины и сосредоточенности. Четыре четверти синтетического календаря - Атея, три месяца после Атеоса (зимнее солнцестояние), Энтея после Энтеоса (весеннее равноденствие), Пантея, три месяца после Пантеоса (летнее солнцестояние) и Синтея после Синтеоса (осеннее равноденствие) - открывают возможности для празднования множества различных фестивалей и памятных дней, сопровождаемых особыми ритуалами и церемониями. Но вопрос в том, откуда черпать вдохновение и руководство для разработки этих ритуалов и церемоний. Традиционно эту роль, конечно же, выполняли философия и теология. Но на заре эпохи Интернета эти дисциплины переживают глубокий кризис. По сути, им даже не удалось предсказать наступление эпохи Интернета, нетократии или синтетизма, и теперь, когда это уже установленные факты, и философия, и теология испытывают трудности с формулированием соответствующих вопросов, не говоря уже о достоверных ответах. Эти дисциплины беспомощно застряли в прошлом, зациклившись на все более неактуальных социальных антагонизмах, не в состоянии увидеть и осмыслить утопический потенциал будущего.

Философия не оправдала своего огромного потенциала в XX веке. Важнейшей причиной этого является ее академическая маргинализация. Философия перестает быть живой, всеохватывающей формой искусства, которой занимаются независимые, рискующие свободные мыслители, внимательно изучающие общество с его неопределенных окраин. Вместо этого она превращается в самодостаточную и самореферентную академическую деятельность и талон на питание, подтверждающий систему, среди множества других, с длинными и утяжеленными сносками повторениями и ретроспективными ссылками в качестве основной деятельности. Таким образом, философия больше не вступает в диалог ни с другими дисциплинами, ни с обществом за пределами академических кругов. Ни новая математика Георга Кантора, ни новая физика Нильса Бора не оказывают никакого влияния, достойного упоминания, в рамках философии до тех пор, пока на рубеже тысячелетий информационизм не становится общепризнанным, несмотря на то, что эти две революции существенно потрясли мировоззрение мыслящих людей в XX веке и сместили основные положения как онтологии, так и феноменологии. Новые реляционистские идеи, конечно, вырывают ковер из-под ног корреляционистской парадигмы, которая считалась аксиоматичной и неоспоримой с тех пор, как Кант представил свои тексты. Но, как ни странно, философы оказываются последними, кто понимает и анализирует эту сокрушительную смену парадигмы.

В XX веке академическая философия сводится к душной, самореферентной петле. Как старый кастрированный монстр, она ведет себя так, будто интерактивности, новой физики и химического освобождения не существует и не может существовать. Так почему же философия застряла в удушающих тисках герменевтики? Как она оказалась под влиянием постмодернистского паралича? Ответ снова можно найти в академической маргинализации философии, произошедшей в XX веке. Из диалога между независимыми агентами, между политически и художественно мотивированными активистами, философия в XX веке превратилась в политически контролируемую и социально кастрированную деятельность. Философия стала делом, которым занимаются исключительно в университетах и на академических условиях, что привело к ослаблению творческого потенциала внутри дисциплины, за некоторыми крайне редкими, но оттого гораздо более важными исключениями, например, психоанализом и прагматизмом, которые в принципе также развивались именно потому, что имели доступ к собственным институтам.

Вопрос в том, как предполагалось, что с философией будут обращаться во внутриакадемической среде, контролируемой статистско-корпоративистским истеблишментом. Поскольку в этом случае она, конечно же, должна приспособиться на службу истеблишменту, все, что остается философии, - это либо производить материал для унылой, бесконечной переработки утяжеленного сносками формульного языка и реактивного, размышляющего пересказа без приемников за пределами собственных институтов; либо разразиться карьерно-стратегическими атаками на тот же исторический материал, но без того, чтобы собственная стрела времени была направлена вперед, к потенциальной утопии. Философское творчество заменяется своего рода герменевтикой, предполагаемой ученостью. Исходя из этой более широкой исторической перспективы, деконструкция во второй половине XX века вовсе не является триумфом философии; в лучшем случае это лишь наименее пагубный побочный продукт века, который для философской дисциплины следует считать в значительной степени потерянным.

Как и все монополии, контролируемые истеблишментом и не терпящие конкуренции, академический мир крайне не умеет поощрять подлинное творчество; зато он специально создан для того, чтобы ставить под сомнение и разрушать философский дискурс как таковой in absurdum и ad infinitum, что он и делает с полной силой через свои узкоспециализированные этические миссии и многочисленные вульгарно-ницшеанские проекты, которые доминировали в культурных исследованиях в университетах во второй половине XX века. Проблема в том, что философские институты, очевидно, никогда не обращают деконструкцию на тех, кто в ней действительно нуждается, а именно на сами философские институты. Поэтому для того, чтобы вновь стать актуальной, философия должна выйти из-под разлагающей охраны академического мира и серьезно поставить под сомнение господствующую идеологическую структуру. Даже ценой сжигания собственных чеков на зарплату. Это необходимо, если интересы философии как дисциплины будут превалировать над интересами философа как карьериста. Только тогда философия сможет вернуть себе веру в утопию. Она должна начать с взаимодействия с обществом и решения вопросов времени. Она должна стать актуальной.

Только в 1990-е годы критика начинает оживать, и, конечно, именно стремительный рост Интернета и экспериментальной метафизики открывает возможность проложить путь из постмодернистского отчуждения. Исторически и по очевидным причинам конструктивная критика, призванная открыть путь для экспансивного, творческого мышления, всегда приходила извне. То, что академическая философия отвергала как невозможное - рост новой метафизики для новой эпохи Интернета и тем самым построение новой социальной теории всего - конечно, де-факто стало возможным благодаря интерактивным разговорам, которые с бешеной