Романески - Ален Роб-Грийе

ткани», то есть хорошо разбирающийся в данном вопросе, мог тотчас же распознать сию «изнаночную сущность». Мои романы не были, как говорится, «читабельными» (потом они стали-таки «читабельными»), но критические эссе цикла «За новый роман» стали читабельными с самого начала, ибо каждый читатель без труда различал в них «лохмотья и мишуру старого миропорядка», чью изнанку ему теперь показывали. Разумеется, он находил эту картину шокирующей и неприличной, но зато он хорошо понимал, какова структура самой ткани, ибо он видел ее с изнанки.

Причина моих несомненных успехов в качестве лектора, объездившего с докладами многие страны, так сказать, «интернационального» лектора, успехов весьма заметных уже в ту пору, когда никому не удавалось дочитать мои рассказы до конца, кроется именно в этом. Я припоминаю, как однажды вечером один наивный слушатель высказал публично свое удивление данным обстоятельством в ходе дискуссии после лекции. Он задал мне вопрос, надеясь, вероятно, рассмешить всех присутствующих: «Как это получается, что вы так хорошо говорите, а пишете так плохо?»П8 Он прекрасно воспринимал и понимал мою речь и лекцию, в то время как романы мои ему казались «нечитабельными». Я ответил ему, что он в каком-то смысле прав, но что его представления о добре и зле заставляли его противопоставлять умозрительные заключения литературному творчеству, преступному по своей природе.

Кстати, в связи со скандальным романом «История О», явно «попахивавшим серой» и получившим поразительную известность, вернее, вошедшим в такую моду, что по нему были сняты фильмы и созданы комиксы, так вот, мне на память в связи с ним приходит одна забавная история, в которую был замешан и я сам. Катрин незадолго до нашей свадьбы, в октябре 1957 года, опубликовала в издательстве «Минюи» под псевдонимом (чтобы не втянуть ни в какую историю родителей и не упоминать их фамилии) красивый, изящный эротический рассказ, короткий и свободный от ненужных подробностей, правдивый и честный, под названием «Картина». Рассказ был написан явно под влиянием моих собственных сексуальных пристрастий, но, без сомнения, ощущалось и сильное влияние романа Полин Реаж, которой, кстати, он и был посвящен. Я сам написал к нему краткое предисловие и хладнокровно поставил под ним подпись этого, ставшего тогда (и навсегда) столь знаменательным автора-«подпольщика», чья личность оставалась тайной и порождала столько вопросов.

Жером Линдон, по дружбе посвященный в заговор и ставший нашим сообщником, играл по воскресеньям утром в шары с Жаном Поланом на арене древнего цирка, сохранившегося еще с тех времен, когда Париж называли Лютецией, под окнами дома Жана. И вот однажды он в перерыве между двумя партиями сообщил Полану (если вы хотели сохранить его расположение, надо было непременно дать ему выиграть, но сделать это следовало не грубо, а очень умело и тонко) о предисловии, якобы присланном в издательство Полин Реаж, причем сообщил как бы между прочим, словно речь шла о пустячке, способном позабавить Полана. Жан с плохо скрытым недоверием выслушал Линдона и даже не сумел скрыть, насколько неприятно поразило его это известие (так как «История О» подвергалась судебному преследованию со стороны властей при том, что никто не признавался в авторстве, псевдоним не был за кем-либо закреплен и не находился под защитой закона, а потому им и мог воспользоваться каждый и всякий). Полан говорит: «Дайте мне рукопись, и я постараюсь разузнать, кто на самом деле скрывается под этим именем». В следующее воскресенье он вынес свой вердикт: само произведение обладает, несомненно, большими достоинствами, но вот предисловие — глупое, нелепое, идиотское, и его мог написать только жалкий обманщик, посредственность!

Несмотря на советы Полана, мы сохранили предисловие, в котором я утверждал, что при подобных садо-мазохистских отношениях одна только жертва, и только она, управляет игрой, ведет ее, следит за ее развитием, обеспечивает ее успех или обрекает на неудачу. Но чтобы продемонстрировать мою добрую волю, мои добрые намерения по отношению к «господину тайному советнику от филологии», а еще вернее, к «господину серому кардиналу от филологии», коему я был многим обязан, несмотря на его излишнюю подозрительность и обидчивость, а также на многие другие недостатки, странности и причуды (он, например, терпеть не мог, чтобы над ним подшучивали, но зато сам очень любил сыграть с кем-нибудь шутку, иногда даже злую), так вот, в знак моих добрых намерений по отношению к Полану я в конце концов заменил «спорное» имя инициалами П.Р., что для меня означало «Поль Робен». Поль — мое второе имя, доставшееся мне по наследству, по традиции, от моего деда и крестного, Поля Каню.

Отнесясь без должного уважения к нашему запоздалому решению, многие зарубежные издатели восстановили первоначальную подпись «Полин Реаж», так, в частности, поступил американец Барни Россет, только что выпустивший в свет «Историю О» вопреки постановлению цензуры своей страны, и стал «рецидивистом», то есть совершил то же преступление и с «Картиной», издав ее под такой же строгой и точно так же оформленной обложкой, но, так сказать, с обратным знаком: черного цвета вместо белого. В последнем номере журнала, издаваемого в Берлинском университете под названием «Ландемен», о котором я уже упоминал выше, профессор Зипе, ответственный за учебное издание «Джинна» на немецком языке и весьма тонкий знаток и ценитель моих небольших работ, доказал при помощи точного и тщательного текстологического анализа, что якобы именно я автор и «Картины», и «Истории О», спрятавшийся за двумя различными, но довольно прозрачными псевдонимами.

Роман моей жены Катрин был тотчас же — и категорически — запрещен цензуройП9 Мишеля Дебре. Жером был вынужден сжечь несколько еще не сброшюрованных, перевязанных розовыми шелковыми ленточками экземпляров прямо на глазах чиновника из судебного ведомства, дабы избежать преследований за распространение запрещенного издания. Ему и так хватало неприятностей, — вполне справедливо утверждал Линдон, — из-за того, что он обнародовал многочисленные документы, имевшие касательство к «грязной войне», то есть к войне в Алжире, и он не был готов отказаться от дальнейшей публикации подобных документов, несмотря на то, что на него один за другим с разных сторон сыпались удары: обвинения во лжи и публикации фальшивок, штрафы, конфискации уже отпечатанных тиражей, угрозы ОАС и даже бомба, обнаруженная в его жилище. Жером Линдон опасался, что ослабит свое положение, если откроет «второй фронт», причем в той области, где он, вероятно, чувствовал себя менее уверенно и непринужденно. Что касается нас, то ни я, ни Катрин тоже не желали открытого противостояния и «силовых действий», в результате которых мы же могли бы и пострадать.

Зато по наущению —