Дневник. Том II. 1856–1864 гг. - Александр Васильевич Никитенко

— Желаю вам всего лучшего на свете.

— Так позвольте же, государыня, просить у вашего величества теперь же исполнения этого желания: благословите меня, — сказала Кохановская, тронутая ласковым обращением всего царского семейства.

Удивительно, как при виде приближения к роковой развязке близко стоявшего к вам человека в памяти отчетливо возникает ваше общее с ним прошлое и как притом жало зла притупляется, все темное стушевывается, а светлое выступает и осеняет вас отрадным чувством примирения.

10 июля 1862 года, вторник

Холодно, сыро, бурно. В сердце тоска. Говорят, арестовали Серно-Соловьевича, Чернышевского и Писарева.

11 июля 1862 года, среда

Создать верования мы не в силах, а потрясти их можем.

13 июля 1862 года, пятница

Приготовления к отъезду. Опять новый поход к морю. Не скажу, чтобы мне улыбалась эта, третий раз предпринимаемая, погоня за призраком здоровья. Но врачи требуют, мои настаивают и упрашивают, — едем.

14 июля 1862 года, суббота

Сегодня выезжаю по железной дороге на Эйдкунен в Булонь.

19 июля 1862 года, четверг

Еще в Берлине встретились мы с Страховым и до сих пор все бродим вместе и по Дрездену. До наивности добрый, мягкий и умный, он очень приятный спутник. Сегодня мы вместе посетили картинную галерею. Вот опять божественная Мадонна Рафаэля. Нынешний раз она мне показалась еще совершеннее. Я около часу смотрел на нее, разбирая каждую черту картины отдельно и потом снова соединяя их. Нет, ничего подобного еще не производило искусство, да вряд ли в состоянии произвести еще когда-нибудь. Для создания такого лика нужна детская беззаветная вера, время для которой навсегда миновало. Я было встал, чтобы идти смотреть на другие картины, и опять вернулся к Мадонне, да так и просидел перед ней все время, что пробыл в галерее. Затем только мельком взглянул на Мадонну Гольбейна, на Корреджиеву ночь, на брак в Кане Галилейской Веронезе, на Мадонну Мурильо. Здесь же в Дрездене встретил я князя Г. П. Волконского с сыном его, юношею двадцати лет, который едет продолжать учение в Боннский университет. Он уже пять лет учился в Веве и сдал в Женеве приемный экзамен в университет. Молодой человек произвел на меня хорошее впечатление. Князь-отец возлагает на него большие надежды.

20 июля 1862 года, пятница

Остроумие такой спирт, который очень скоро выдыхается, если его часто откупоривают.

Поутру у Вольфсона. Он принял меня дружески. Жаловался, что ему не высылают из Петербурга субсидий, книг, журналов. Рассказал мне анекдот о М. А. Бакунине, когда тот бушевал в Лейпциге, в 1848 г. Бакунин находился в большой опасности; его преследовали, и если б он был пойман, то его расстреляли бы. Спасаясь от преследователей, Бакунин явился к Вольфсону и просил у него убежища на ночь. Вольфсон скрыл его у себя. В следующее утро на прощанье Бакунин сказал ему: «Ты оказал мне услугу, потому предупреждаю тебя: если наша возьмет верх — не попадайся мне: повешу или расстреляю». Во время резни в Дрездене в том же году Бакунин, по словам того же Вольфсона, направлял пушки на картинную галерею.

Вечером заезжал за мной князь Волконский, и мы вместе отправились за город на народный праздник и немного побродили там в толпе, среди ярмарочных палаток и столов с пряниками и разными другими сластями. Затем проехали на Брюлевскую террасу, посидели там, а в заключение и на террасе отеля «Бельвю», и в ночном полумраке любовались Дрезденом, усеянным сверкающими огоньками.

22 июля 1862 года, воскресенье

Вечер у Вольфсона, где познакомился с актрисою Янаушек. Она чешка и, по словам Вольфсона, великая артистка. Наружность у нее изящная и эффектная. Она собирается в Петербург.

25 июля 1862 года, среда

В Брюсселе. Вечером успели еще побывать в саду, который не лучше и не больше нашего Летнего, но содержится гораздо менее чисто, а между тем оттуда уже с десяти часов вечера изгоняется публика: это в июне и в июле, а в августе и в сентябре с девяти часов. Кроме того, по саду и среди бела дня запрещается ходить с узлами и пакетами. Мы несли с собой бумажный мешочек с двумя фунтами вишен. К нам подошел блюститель порядка в форменной одежде и учтиво, но внушительно попросил нас удалиться, так как в городской сад не допускают никого с «ношею». Дворец против сада ни величествен, ни богат. Впрочем, вообще Брюссель на вид прекрасный, один из лучших в Европе городов. Общая его физиономия сильно напоминает Париж. Но окрестности его мало привлекательны: страна кругом плоская и местами болотистая. Бельгийцы тоже напоминают собой французов: та же живость в языке и в движениях.

26 июля 1862 года, четверг

Ровно в полночь приехали в Булонь. Благодаря позднему часу у станции железной дороги не оказалось экипажей, и мы, взяв носильщика, пешком отправились в отель «Брайтон». Бушевала страшная буря. Ветер безжалостно рвал и трепал нас. Но мне было хорошо. Я с жадностью глотал влажный, йодистый, бодрящий воздух. С океана среди рева волн иногда раздавались пушечные выстрелы.

27 июля 1862 года, пятница

В отеле такая дороговизна, что нет возможности оставаться в нем. Я решился отправиться в пансион госпожи Вильбен, где останавливался в первый раз. Мадам Вильбен меня тотчас признала и выразила большую радость: я чуть не задохся в благоуханной атмосфере розовых улыбок, которых она напустила на меня целую тучу. Но главное оказалось, что у нее есть две свободные комнаты, и те самые именно, которые мы занимали прежде. Прекрасно! Мы тотчас их взяли и сладили дело по прежней цене, то есть за восемьдесят франков с двоих в неделю, что ровно вполовину дешевле, чем в отеле.

Как-то грустно и странно видеть себя в том же жилище, где жил два года тому назад, но при других условиях. Здесь все по-старому: та же мебель, те же постели, вся прежняя обстановка. Так и кажется, вот войдет Казимира со своей добродушной и нежной заботливостью обо мне и спросит, не идти ли нам на жете, или погулять по городу, или на рынок за плодами.

29 июля 1862 года, воскресенье

Мы провели преприятный вечер. Было тихо; луна выплыла из-за туч и бросала свой серебристый свет на город и океан. Вдали мелькали огоньки маяка. Пришел слепой певец с гитарою и под аккомпанемент ее и шума волн звучным и приятным голосом пропел прощание матроса с сушею. Все это было чрезвычайно эффектно, и для довершения живости впечатления мимо нас пронесся английский