Дневник. Том II. 1856–1864 гг. - Александр Васильевич Никитенко

Человек так гадок во всех своих проявлениях, что не знаешь, кто хуже: притеснители или те, которые выдают себя за защитников угнетаемых.

Если революция не переродила и не улучшила французов, то из-за чего же столько шуму и хлопот, столько пролитой крови?

Но кто удержит бурю, когда она разыграется? Ум и труд — вот в чем состоит гарантия человеческого существования и самое право на него человека. Потому-то, если вы не развили своего ума, если вам недостает знания, которое, как известно, есть сила науки, и если вы не трудитесь, — вы непременно должны впасть в зависимость или от природы, или от подобного себе, более знающего и более трудящегося. Что не уступает уму и труду, то уже выходит из-под власти человека; тут остается только терпеть.

10 июня 1862 года, воскресенье

Был у Плетнева на даче за Лесным корпусом. Он все еще болен. Рана на груди его до сих пор не закрывается. Он очень изменился. Уж не начало ли это конца? Мне стало грустно. Было время, я ему верил…

Погулял немного по тем местам, где лет пятнадцать мирно протекали наши дачные дни. Еще грустнее стало. Вечер очень холодный. Когда вернулся домой, было всего восемь градусов. Ночь исполнена всяких мерзостей. Заснул только под утро.

11 июня 1862 года, понедельник

Известны слова Шварценберга: «Мы (то есть австрийцы) удивим мир нашею неблагодарностью». Не пришлось бы нам удивить мир бессмыслием наших драк, наших пожаров, нашего поклонения беглому апостолу революции Герцену, из Лондона, из безопасного приюта командующему на русских площадях бунтующими мальчиками.

Находят сходство между временем Людовика XIV и Николая I, между временем Людовика XVI и Александра II: какой прекрасный повод повторить французскую революцию во всех ее фазисах! Нам ничего и не нужно более. Подражать и только подражать — в этом наше умственное превосходство. У них все опошлено: злодейство у них считается геройством. Трусливое «прятание за спиной английского полисмена» — благоразумием, аплодисменты мальчиков — популярностью. Ложь, ложь и ложь — даже не заблуждение, а ложь. Познакомился в редакции с Киттары, нашим будущим корреспондентом с лондонской выставки.

Еще прекрасная новость: говорят о подметных письмах, в которых обещают отравлять пищу и питье жителей.

12 июня 1862 года, вторник

Вот она и реакция, как и следует быть после таких бессмысленных и гадких дел, какие наделали наши красные. Воскресные школы велено закрыть; женский пансион в Вильно также. Школы будут преобразованы и подчинены строгому правительственному контролю. Журналы «Современник» и «Русское слово» закрыты на восемь месяцев. Но главное неудобство всякой реакции, а особенно нашей, будет в том, что тут правое потерпит наравне с виноватым. Мысли грозит опять застой и угнетение, а мыслящим людям, писателям, ученым — неприязненные нападки невежд и ретроградов.

Вечером у товарища министра. Комиссия для открытия поджогов действует плохо. Она очень мало до сих пор открыла.

Программа Лаврова — это верх бесстыдства и шарлатанства. Я написал мои замечания и отправил в факультет.

13 июня 1862 года, среда

В «Нашем времени», в 122-м номере, напечатана довольно откровенная статья о пожарах. Там, между прочими о них толками в обществе, говорится о пытке, будто бы предложенной одним из членов следственной комиссии.

Скверно, сумрачно, холодно, сыро.

14 июня 1862 года, четверг

Лето и для Петербурга даже изумительное. Отвратительный холод и дождь. Температура колеблется между шестью-семью градусами тепла. Живущие на дачах особенно терпят. На этот раз и нам попался прескверный дом, хотя и с печами, но очень ветхий. Топим каждый день, и притом березовыми дровами, как зимою, а тепло не держится. Ко всем прелестям еще сильный ветер, насквозь пронизывающий.

Дурное свойство реакции то, что она, как коса, проходит полосами и срезывает все — и дурные травы и хорошие.

В массе надолго подорвано уважение к именам ученого, литератора, студента.

15 июня 1862 года, пятница

Более тридцати лет я в Петербурге и ничего подобного не помню: весь почти июнь свирепствует холод и такие переходы, например, как от тринадцати градусов вдруг в несколько часов-до девяти, восьми, семи и шести. Сегодня с самого утра буря, дождь, а тепла только на пять градусов. Невыносимая мерзость. Мы топим по два раза в день. Я работаю в калошах, в сюртуке и в теплом пальто.

Приказано в сентябре открыть физико-математический факультет при здешнем университете. А через год и остальные.

Ну право же, это просто общественное бедствие вроде пожаров: теперь уже только 4 градуса на воздухе, а у меня в кабинете после вторичной топки едва дотягивает до 8 градусов.

16 июня 1862 года, суббота

Есть одна истина — Бог. Все прочее или полуистины, истины относительные, или чистая ложь.

В литературе у нас привыкают всякую умную статью или суждение называть бесцветными, если в них нет резкого тона и выражений радикального свойства. Так приучают общество к спирту и мешают ему находить вкус в том, что не опьяняет сразу.

Ну, право же, главный редактор официальной газеты сильно смахивает на каторжника. Он отвечает за каждую букву, за каждую запятую, которые поставлены или выпущены. Пока не вышел номер, он в тревоге; вышел номер — он еще в большей тревоге. Там может быть сделана ошибка, здесь она уже сделана, и поправить ее нельзя. Публика недовольна тем, что номер не весь по ее вкусу; начальство — тем, что вы литератор или ученый, а не чиновник. Словом, надо иметь большой запас мужества и еще больший запас той философии, которая учит многое презирать… Я разумею, конечно, редактора, который хочет добросовестно вести дело, который имеет свои определенные виды и не хочет, не может отступать от однажды признанных за ним полномочий…

19 июня 1862 года, вторник

Эти мнимые народные учителя, вместо того чтобы учить народ, навязывают ему свои мысли. Для сеяния некоторых истин надо прежде удобрить, подготовить почву ума. И потому эти пресловутые учителя наши очень похожи на пустых болтунов, которые заботятся не о том, чтобы сделать дело, а о том, чтобы поскорее выболтать то, чего они начитались или наслышались.

Я забыл отметить в моем дневнике, что я в субботу поздно вечером получил для напечатания в «Северной почте» депешу о том, что Лидере ранен пулею в Саксонском саду, в Варшаве, на минеральных водах. Местность, где это произошло, и обстановка заставляют думать, что выстрел сделан не из личных видов, но что он —