Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Планируя свою клинику, Кувалда вспомнил о моих озвучках порнографических фильмов, и вдруг ему открылось, что в этих озвучках скрывается колоссальный психотерапевтический потенциал. Поэтому он решил оборудовать в клинике роскошный кинотеатр и показывать там порнофильмы отчаявшимся пациентам, мне же предлагалось вживую переозвучивать их в том же духе, как я делал это два года назад в его квартире.
– Я предлагаю тебе две тысячи долларов в месяц! – заявил он без тени шутливости. – У тебя будет собственный кабинет и люкс-квартира с окнами, выходящими в бескрайний сосновый лес.
Честно говоря, его предложение показалось мне заманчивым. Но я вынужден был отказаться, так как на носу висела очередная выставка МГ, и я должен был через пару дней ехать в Европу на монтирование инсталляции. Он долго не желал верить моему отказу, говорил, что я, наверное, чего-то не понял, что, может быть, я только что ляпнулся кетамином и поэтому реагирую неадекватно на предложение, от которого невозможно отказаться.
– Две тысячи баксов чистоганом! Ежемесячно! – повторял он, словно мантру.
Гонорар, надо признаться, не такой уж плохой по тем временам. Больше я никогда не видел и не слышал колоссального Мишу Кувалду. Несмотря не некоторую абсурдистскую ауру данной ситуации, должен отдать должное профессиональной гибкости его ума, а также его открытости в сторону экспериментальных психотерапевтических практик. Конечно, это требует подтверждения клиническим опытом, но я не исключаю, что практика спонтанной переозвучки порнофильмов действительно могла бы способствовать достижению лечебного эффекта в случае депрессий, возникающих в результате коммерческого успеха. Идея интересная. Последующая судьба клиники Кувалды и его самого мне неизвестна.
Говоря о солевой терапии, невозможно обойти вниманием такой оздоровительный аттракцион, как соляная комната или соляная пещера, – такие убежища, слава Богу, имеются в каждом уважающем себя санатории. Надо ли говорить, как сильно я обожаю и уважаю такие пространства? Заходишь туда и сидишь спокойно минут сорок в удобном шезлонге, сидишь в соленом тумане, вдыхая целительный воздух, время от времени слизывая соленый осадок с умиротворенных губ, а вокруг стены лучатся соляными кристаллами и медитативная вкрадчивая музыка вливается в уши, а иной раз и сбалансированный потусторонний голос нашептывает нечто о здоровом образе жизни.
Растрескавшийся холодок пещер,
Где бьют источники, себя превозмогая,
Где звон идет от края и до края,
Писклявый грохот тысяч биосфер.
Корона, Господи, корона на башке,
Обоссанные коврики в прихожей!
И Мономах, обоссанный прохожий,
Монахом мнится в черном сапожке.
Ответь мне честно, светлый дух кинжала,
Зачем мне зреть твое нагое жало?
Ни бой, ни суицид меня не манят,
Зачем тогда стальной твой блеск меня дурманит?
Быть может, я хочу рассечь миры
И сгинуть в лепете космической дыры?
Я буду в лапотках, как странный странник
С маниакальным блеском синих глаз.
В изнанке пальтеца тебя, кинжал, припас.
Я не изгнанник. Я теперь Изнанник.
Сколько раз я спал в соляных комнатах и пещерах, благословляя их всеми силами души: в Подмосковье, в Крыму, в Карловых Варах, в Карелии! Слава санаториям! Кем только не бывал я в этой жизни – иллюстратором, инспектором, нумизматом, порнографом, спиритом, лектором, декоратором, говорящей головой, концептуалистом, рейвером, рэпером, эротоманом, глэм-панком, дегустатором, экспатом, ботаном, лохом чилийским, составителем политических программ, критиком, актером одной эпизодической роли, плейбоем, велосипедистом, лыжником, обжорой, аскетом, поэтом, сценаристом, изобретателем идеологий, хулиганом, домашним мальчиком, тихоней, сомнамбулой, паломником, пациентом психиатрических клиник, живописцем, модным дизайнером, религиозным фанатиком, филателистом, туристом, писателем, говнятелем, троечником, монархом воображаемых стран, консультантом, вуайеристом, кинорежиссером, клипмейкером, менеджером несуществующих миров, экспроприатором, эксплуататором, эксгибиционистом, нудистом, оргиастом, психоделистом, психотерапевтом, разгребателем снега, галлюцинантом, танцором, оператором, тревожным безумцем, тайным советником, делегатом, лауреатом, инсталлятором, экологистом, буддистом, евреем, русским националистом, обожателем абрикосов, специалистом в области становления эстетических категорий, неподкупным чиновником Эпохи Выцветающих Флажков, феминистом, богом ручьев, утопистом, экзорцистом-неудачником, основателем, продолжателем, проводником и полупроводником – короче, изведал я обширные каскады идентичностей, и всё же любимое и подлинное амплуа – отдыхающий. И если будут вспоминать обо мне, то скажут: «Да! Это был курортник!»
Как-то раз я встретился с Каролиной на ВДНХ – голова у меня слегка кружилась после двух бутылок Amaretto, выпитых накануне в компании Кувалды. Всегда ненавидел Amaretto, зато в кармане у меня лежал заветный флакончик, произведенный в Венгрии на фабрике Гедеона Рихтера. В честь таких флакончиков я даже хотел взять себе псевдоним Гедеон Рихтер. Это как бы скрещение имен двух музыкантов – Святослава Рихтера и Гидона Кремера. Один пианист, другой скрипач. Собственно, я, конечно, взял себе этот псевдоним, но не для того, чтобы подписывать этим именем какие-нибудь литературные и художественные произведения, а исключительно чтобы наградить очередным прозвищем очередную свою субличность (нынче слегка тошнит от психологического сленга, но мы находимся в 1992 году, а тогда еще от этого сленга не тошнило: американские эго-психологи в те времена еще не успели засорить ауру коллективного эго своим дешевым шлаком). В моей душе звук толстопузой скрипки Гидона сплетался со звучанием клавиш Рихтера – сплетался гладко и проворно, как мое тело собиралось сплестись с гибким и длинным телом Каролины. Мы пошли в гости к ее подруге, жившей там же, на ВДНХ, а вышел я из этого дома уже не в виде Гедеона Рихтера, а в виде стальной статуи. Я вышел и застыл. Прямо передо мной сквозь падающий, парящий и вихрящийся мелкий снег проступали два титана – Рабочий и Колхозница. Они надвигались на меня в едином порыве сквозь белесое морозное пространство и при этом оставались на месте, цепенея. Впервые я видел их ТАКИМ зрением. В тот момент я осознавал их как глубоко мне близких и родных, как существ мне глубоко соприродных, и вовсе не из-за их идеологического или эстетического содержания, а исключительно из-за материала, из которого они были отлиты. Я сам был в тот момент тяжеловесным и совершенно твердым истуканом, живой статуей. Но в отличие от Рабочего и Колхозницы я мог двигаться – этой своей способностью я и воспользовался. Я шел по бульвару, механически
