Отречение - Мария Анатольевна Донченко

квартиру. Александра дома не было – он был на баррикадах, а Настя уже пришла домой и сидела у включённого телевизора.

Показывали пресс-конференцию Путина, на которого возлагали огромные надежды.

Глядя с экрана прямо в глаза Веронике, российский президент утверждал:

– И если мы увидим, что этот беспредел начинается в восточных регионах, если люди попросят нас о помощи, а официальное обращение действующего легитимного президента у нас уже есть, то мы оставляем за собой право использовать все имеющиеся у нас средства для защиты этих граждан. И считаем, что это вполне легитимно. Это крайняя мера.

– Настя! – выдохнула Вероника. – Настенька! Мы были правы! Нас не бросят! Россия нас поддержит! Настя, ура!!!

Настя Матвеева вскочила с кресла и бросилась обнимать подругу.

А президент России продолжал:

– Ещё раз хочу подчеркнуть: мы считаем, что если мы даже примем решение, если я приму решение об использовании Вооружённых Сил, то оно будет легитимным, полностью соответствующим и общим нормам международного права, поскольку у нас есть обращение легитимного президента, и соответствующим нашим обязательствам, в данном случае совпадающим с нашими интересами по защите тех людей, которых мы считаем близко связанными с нами и исторически, и в смысле общей культуры, связанными тесно в экономическом плане. Это соответствует нашим национальным интересам – защитить этих людей. И это гуманитарная миссия.

Слёзы радости выступали на лицах людей, а там, на площади, где находился Александр Матвеев, над редеющей на ночь, но не рассасывающейся толпой летели возгласы ликования, и слова Путина передавали из уст в уста, конечно, не забывая и добавить что-то от себя, но даже те, кто слышал их точно, находился в этот момент в состоянии эйфории.

Аресты в городе начались через сутки с небольшим.

Глава третья

Им не было друг до друга никакого дела.

Дэну не было дела до по-своему красивой, но издёрганной и изведённой алкоголем, а возможно, и наркотиками, молодой женщины с чёрными вьющимися волосами, которую Калныньш – не по службе, а в порядке личного одолжения – попросил отвезти на вокзал и проводить на поезд Киев-Донецк.

В конце концов, скорее всего, это была очередная пассия шефа и не более того.

Дэн уверенно вёл машину между остовами былых баррикад – снег, который набивали в мешки, давно растаял, но кучи мусора в центре Киева никто не думал убирать.

Дэну самому нужно было попасть в этот город, в несколько дней ставший центром притяжения самых разных сил, и он даже рассматривал вариант попросить девушку о помощи, но в последний момент всё же остерёгся доверить свою тайну – что означало, в случае неуспеха, и жизнь – случайной попутчице.

Лесе же не было дела до того, кому Калныньш поручил доставить её до поезда, до шофёра, который уверенно маневрировал между этими завалами, не снижая скорости и тем вызывая зависть водителей маршруток.

Она совсем не думала о будущем, авось всё да как-нибудь образуется.

Лесе вообще ни до кого не было дела.

* * *

Несколько суток – можно было бы сказать несколько ночей, но не всегда это происходило ночью, – Матвеев приходил поспать несколько часов в квартиру Юозаса, как менее засветившегося в первые дни восстания.

Александр был в числе тех, кто в первый мартовский вечер спускал опостылевший флаг Украины с фасада областной государственной администрации и кто поднимал российский триколор.

В этом месте автор, полностью сопереживающий своим героям, тем не менее впервые вторгается в ход повествования и вынужден сделать отступление и пояснить для неукраинского читателя – для тех, кто стихийно собрался на площади 1 марта 2014 года и кто шёл дальше, в том числе шёл на смерть, триколор был флагом единства с Россией, каким он был много лет существования псевдогосударства Украины, начиная с 1991 года, и когда, чёрт возьми, прорвало, и русские люди в едином порыве стихийно выплеснулись на площадь Ленина – бело-сине-красный триколор стал для них символом воссоединения Родины, как бы это ни было исторически абсурдно.

Юозас Шульга был, пожалуй, единственным, кого мог бы царапнуть этот флаг.

Но Юозас не допускал мысли о том, чтобы вмешаться в события на высоком уровне – он ощущал себя рядовой песчинкой событий, и тем был совершенно счастлив.

…За эти мартовские дни здание Областной государственной администрации несколько раз переходило из рук в руки.

То милиция, подчинявшаяся новым официальным киевским властям, нехотя, но выгоняла из здания протестующих, то сами протестующие, вдохновлённые поддержкой снизу, отбивали здание обратно.

* * *

Михайлик Грицай записался в Национальную гвардию в один из первых дней после её создания, вопреки заявлениям Яроша, что никто из «Правого сектора» во вновь создаваемую структуру не пойдёт – заявления заявлениями, а своя рубашка ближе к телу, и свою жизнь и карьеру должен был строить в этой жизни Михайлик Грицай, а не работать на дядю.

Жизнь начинала обретать реальные очертания.

Конечно, о том, что во всех его бедах виноваты москали и жиды, Михайлик слышал ещё в львовской средней школе. Но это было давно, да и по правде говоря, наставления учителей в школьные годы его интересовали в последнюю очередь.

После умершей бабки Алёны Михайлику досталась киевская квартира, с которой были связаны его надежды на рост благосостояния. Однако переезд в столицу не оправдал его ожиданий в материальном плане. И тут червонцы не росли на деревьях – нужно было работать. Скучно, уныло, каждый день. И даже мелкие организации радикальных украинских националистов мало что могли ему предложить – таких, как Михайлик, злых и обделённых, было намного больше, чем выделяемых на них кураторами ресурсов.

Совсем другое дело – когда начался майдан.

То был звёздный час Грицая. Потому что сотни тысяч людей, скандировавших лозунги против москалей и жидов, не могли ошибаться. После этого Грицай перестал