Длинная тень - Синтия Хэррод-Иглз

Она думала о грозящей опасности, и ей стало очень одиноко. Если начнется вторжение, что ей делать? В доме нет ни одного мужчины и, если Мартин к этому времени не вернется, ей придется одной защищать Морлэнд, возможно, от «четырех тысяч лучших воинов христианского мира». От одной этой мысли Аннунсиату охватила нервная дрожь. Достанет ли у нее мужества? Она знала, что бывает с женщинами после падения осады. А сдавшись без сопротивления, она станет изменницей, ведь быть верноподданным короля – первейшая обязанность каждого. Особенно если ты носишь имя Морлэнд. Как сказал Мартин, сын – это худшее, что может случиться, но все же она не могла заставить себя желать своей королеве выкидыша или мертворожденного ребенка. Желать такое другой женщине было для нее столь же непростительным грехом, как и измена королю. Аннунсиата искала в часовне тишины не для молитвы – молиться она не могла, и не для покоя, потому что не было для нее покоя, но для свободы просто быть. Она сидела там час за часом, ничего не говоря, ни о чем не думая.

Дела мало-помалу продвигались. В апреле король подписал вторую декларацию о прощении, отличавшуюся от первой тем, что, в доказательство своей искренности, он перечислил всех недавно назначенных высших офицеров, несмотря на то, что те были католиками. В конце апреля он приказал читать документ на главной площади каждого города королевства четыре воскресения подряд, чтобы каждый его услышал. Это могло понравиться сектантам и католикам, но никак не высшим чиновникам англиканской церкви, чьи привилегии таким образом ограничивались. Поэтому во дворце Ламбет состоялось собрание, в результате которого семь епископов: Эли, Сент-Азаф, Чичестер, Бат, Уэллс, Бристоль, Петерборо – и главный епископ Кентербери представили в Уайтхолл петицию королю, заявляющую об их отказе читать декларацию. Отказ являл собой протест воле короля со стороны государственной церкви. И король ответил тем, что сослал этих семерых в Тауэр.

Копии петиции ходили по Лондону, и под жарким июньским солнцем страсти в народе постепенно начали накаляться. Королеве вскоре предстояло родить, и Аннунсиата приехала в Лондон, чтобы быть под рукой. День за днем Хлорис и Том выходили на улицы, заполненные толпами народа, и возвращались домой, принося совсем нерадостные новости. В самый разгар этих волнений, десятого июня, Аннунсиата получила известие о том, что у королевы начались роды.

– Лучше пройти через парк, госпожа, – сказала Хлорис, помогая ей надеть плащ. – Вокруг Уайтхолла не протолкнуться. Говорят, что все это – «утка».

– Что ты имеешь в виду? Ведь не могут же они до сих пор верить в то, что королева вовсе не беременна?

– Они верят только в то, во что хотят верить, госпожа. А всем хорошо известно, будто принцесса Анна заявила, что не верит в беременность королевы. Говорят, что сейчас она уехала в Бат, чтобы лишний раз продемонстрировать свое неверие.

– Это безответственно и грешно! – рассердилась Аннунсиата. – Королева вот-вот должна родить, и ее обязанность быть здесь.

– Она ссылается на свое здоровье, – сказала Хлорис.

Принцесса Анна осенью пережила выкидыш и еще один – в апреле.

– Но люди в это не верят, – продолжала Хлорис. – А сейчас, когда роды у королевы начались раньше срока, говорят, что все подстроено, и у иезуитских священников наготове младенец для этой цели, хотя откуда такие слухи – один Бог ведает. Как можно спрятать младенца в королевской родильне?

– Грешная чепуха! Вздор! – воскликнула Аннунсиата. – Тем более я должна быть там. И все лояльные подданные. Бедная леди!

В королевской родильне было удушающе жарко, около шестидесяти придворных, столпившись в комнате, слушали крики роженицы. Десять из них стояли в изножье кровати, чтобы иметь наилучшую возможность наблюдать за процессом появления царственного младенца на свет. Отсутствие принцессы Анны всем бросалось в глаза. Аннунсиате было очень жаль королеву, чья целомудренная скромность подвергалась такому жестокому испытанию, но помочь ей было невозможно, потому что рождение королевского ребенка всегда происходило в присутствии большого числа придворных, имеющих желание и возможность находиться в родильне. Но ее страдания, если не сказать хуже, длились недолго. Перед самым обедом на огромной кровати под зеленым бархатным балдахином, которую король заказал специально для этого случая, королева родила здорового ребенка – мальчика.

Король был вне себя от радости и приказал устроить пышное празднование по случаю рождения наследника: фейерверки, хлопушки, банкеты, колокольный перезвон по всему Лондону, реки вина, чтобы отпраздновать рождение принца Джеймса Фрэнсиса Эдуарда, принца Уэльского. Народ с удовольствием участвовал в празднике, особенно после того, как объявили, что вино – подарок короля, но Хлорис и Том докладывали Аннунсиате, что, несмотря на фейерверки и гуляния, Лондон наводняли гнусные сплетни.

– Самая излюбленная побасенка гласит о том, что младенца подложили королеве в согревающей ванночке, – рассказывала Хлорис своей госпоже. – И все возражения, что незаметно сделать такое невозможно, в расчет не принимаются, мадам. Другие говорят, – продолжала Хлорис, – что королева все-таки родила ребенка, но девочку, и ее подменили мальчиком тогда, когда пеленали.

Восемнадцатого июня начался суд над семью епископами, и пересуды о нем смешались со сплетнями о королевском младенце. К тому времени ликование в Уайтхолле угасло, поскольку царственный младенец чувствовал себя очень плохо, и было похоже, что он не выживет, что чрезвычайно обрадовало бы толпу на улице.

Придя однажды в королевские покои, Аннунсиата выяснила, что принц не усваивает овсянку, которой его кормили, несмотря на то, что в нее добавляли смородину. Вспомнив собственный опыт, полученный, когда Руперт был маленьким, она умоляла королеву приказать ее врачу разрешить кормить младенца грудным молоком.

– Я уверена, что это спасет его, ваше величество, – убеждала Аннунсиата королеву. – Трое моих детей умерли в младенчестве, следующие трое были вскормлены грудью, все выжили и стали сильными и здоровыми мальчиками. Мой старший сын Руперт, как вы, наверное, помните, ваше величество, пал при Седжмуре.

Королева, движимая, вероятно, тем, что обращались к ее материнскому инстинкту, пообещала подумать. Аннунсиата, конечно, не знала, повлияли ли ее слова на ход событий, но на следующий день королевский врач, тщательно осмотрев принца, заявил, что его высочество надо кормить грудным молоком.

Доверенные слуги были разосланы по ближайшим окрестностям Лондона, и к вечеру из Ричмонда доставили жену черепичного мастера, бедную женщину в старых туфлях, без чулок, в оборванной рабочей одежде, но молодую, здоровую и крепко сбитую. Ее грудь была полна молока, поскольку она недавно родила, и принц тут же приник к ней. Через несколько дней младенец выздоровел и прибавил в весе. Благодарный король наградил кормилицу, выдав две сотни гиней и назначив содержание в две сотни фунтов ежемесячно до конца ее дней.