Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс

– Он и сейчас ее любит. Хотите, чтобы я ей сказала?

– Женщина вытащила для себя карту, на сегодняшний день. Утренний полумрак. Круг и квадрат, красное и белое, прошлое и будущее, надежда и вера. Покой после бури, – стала перечислять хозяйка дома.

– Звезда, – добавила Карла.

Девочка ловила каждое их слово. Не понимая смысла сказанного, она догадывалась, что речь идет о ней. Ее взгляд не отрывался от итальянки.

– Ты видела расклад сегодня утром, – напомнила Алис графине. – Возможно, она обретет его ненадолго.

– Тем больше причин сказать ей правду, – предположила Карла.

– Может, он мудрее нас. Родитель – это просто родитель. Но дракон? Первый ее бросил. Второй выбрал.

Итальянка вспомнила, что Матиас то же самое говорил ей о ее первом ребенке. Когда он впервые, в аду форта Сент-Эльмо, сказал мальчику, что пришел для того, чтобы вернуть его матери, Орланду расстроился. Подросток думал, что могучий Тангейзер выбрал его в друзья благодаря достоинствам, а не потому, что он чей-то сын. Наличие другой, скучной и практичной причины для выбора лишало его сознания собственной значимости.

– О чем это вы? – уставилась Эстель на обеих женщин.

– Мы говорим о тебе, – ответила Алис. – Ты Утренняя Звезда, самая яркая на небе. Вот почему Гриманд выбрал тебя.

Девочка долго всматривалась в лицо старухи.

– Гриманд называет меня Ля Росса, – сказала она. – Можно мне вымыть для него еще и волосы?

Мытье головы и причесывание Эстель отняли у Алис больше сил, чем роды Карлы, но каждая секунда доставила обеим огромное удовольствие. Итальянка ограничила свое участие в этом тем, что забирала ведра с водой, которые Гуго оставлял у двери. Ампаро все это время лежала на кровати. К концу у графини намокла рубашка на груди. Она снова покормила ребенка и переоделась в свое золотистое платье, которое теперь складками висело у нее на бедрах. Карла прижала ладони к животу. Внутри все болело, а время от времени чувствовались слабые спазмы. Она очень устала. Радость, близкая к экстазу, сменялась глубокой печалью. Женщину все сильнее беспокоил Малыш Кристьен.

Некоторое время она ходила по комнате с дочерью на руках.

Ей ничего не оставалось, кроме как волноваться. Она не могла выйти на улицу – Гриманд мог вернуться с минуты на минуту и даже привести с собой Матиаса. По мере того как проходило странное оцепенение родов, желание Карлы увидеть мужа становилось все сильнее. Ведь он всего в миле от нее, а может, и ближе! Женщина направила свои чувства в полутьму за окном, чтобы указать ему дорогу.

Из синей шелковой сорочки – Алис клялась, что не надевала ее лет двадцать, – они соорудили платье для Эстель. Карла нашла у себя в сундучке пару заколок. Девочка наслаждалась восхищением, которое вызывала у них и которое было ей внове.

Графиня почувствовала, что у нее кружится голова, и ухватилась за оконную раму, чтобы не упасть. Алис подошла к ней и сжала сильными ладонями ее талию:

– Мы тебя утомили. Иди, ложись.

– Просто кружится голова. Сейчас пройдет.

Карла закрыла глаза и тряхнула головой. Силы вернулись. Выглянув из окна, она увидела Антуанетту. С завязанными глазами девочка бегала среди других детей, пытаясь кого-нибудь поймать. Она смеялась. Похоже, Антуанетта сменила всю одежду, оставив только шапку с белым крестом. Теперь итальянка уже не чувствовала себя виноватой за то, что не вспоминала о ней весь день.

Праздник был в самом разгаре. Во дворе собралось человек семьдесят. Они бродили вокруг остатков свиньи, подвешенной над углями в облицованной кирпичами яме. Рядом горели другие костры. На освещенных лампами столах лежал хлеб и блюда с бобами, рисом и рубцом. Открыли бочку вина из запасов д’Обре. На земле сверкали лужи – видимо, прошел дождь. Через толпу к дому пробивалась массивная фигура. Мужчина поднял голову, увидел Карлу и остановился под окном. Это был Пепин. Мокрый от пота, задыхающийся. И напуганный.

– Гриманд здесь? – спросил он.

Графиня не хотела, чтобы Пепин увидел Ампаро. У нее снова подогнулись колени, но на этот раз не от слабости. Она так ждала появления Матиаса! Алис тоже выглянула в окно:

– Что тебе нужно?

– Где Гриманд? – повторил свой вопрос Пепин.

– Он занят. Ест свинину.

– Можно мне войти, мадам?

– Только посмей. Ты знаешь правила.

– Беда, мадам.

– Неси ее в другое место.

– Не могу. Она идет сюда.

– Жди внизу.

Старуха отошла от окна. Лицо ее было серым.

– Плохие люди идут, – сказала Эстель.

Эту фразу произносил Алтан Савас. Карла и Алис повернулись к девочке.

– Кристьен говорил о гвардейцах и Воинах Христа. – От дочери Гриманда исходила та же ярость, что и утром в спальне итальянки. – Им нужен Гриманд. И вы, Карла.

– Эстель, – сказала Алис. – Спустись и запри дверь на засов. Там есть не только верхний засов, но и нижний. И брус поперек двери. Справишься?

Девочка выбежала из комнаты, отбросив за спину мокрые рыжие волосы.

– И еще закрой окна и ставни! – крикнула ей вслед хозяйка.

Затем Алис оперлась на кровать, нагнулась, достала оловянный ночной горшок, после чего подошла с ним к окну, вылила наружу его содержимое и постучала пустым сосудом по подоконнику. Звук от него был как от гонга.

– Кокейн! Кокейн! – крикнула старуха. – Слушай свою мать!

Это был голос пожилой женщины, истощенной временем и судьбой, но исполненный такой внутренней силы, что у Карлы похолодело внутри. Голос Алис отражался от стен Двора и обрушивался на головы пирующих, словно проклятие одержимой дьяволом женщины. И старуха дорого за это заплатила. Она выронила горшок и, тяжело дыша, обеими руками уперлась в подоконник. Голова ее опустилась на грудь. Итальянка погладила ее по спине, а Ампаро при этом заморгала и посмотрела на мать. Алис снова выпрямилась. Теперь во дворе стало тихо: слышалось только потрескивание костров.

– Вы слышите их? Тех, кто нас ненавидит? Тех, кто всегда нас ненавидел? – спросила старуха.

Карла прислушалась. До нее донесся приглушенный звук шагов идущего ускоренным маршем отряда.

– Черепица, дети мои! Черепица! Судный день настал! – крикнула пожилая женщина. – Черепица…

Она снова обмякла, обессиленная, а толпа во дворе пришла в движение. Снова послышались голоса: испуганные, растерянные, яростные… От толпы отделились юноши и побежали к дверям домов.

Карла перехватила Ампаро в левую руку, наклонилась, уперлась правым плечом в подмышку Алис и обняла ее. Потом она подтащила старуху к стулу, усадила на него, налила вина и вложила чашку ей в руку, после чего вернулась к окну.

Участники пира, оставшиеся без предводителя, пребывали в нерешительности. Темнота была почти полной, и пламя костров лишь сгущало тени. Итальянка не видела ни Пепина, ни Антуанетту. Гуго что-то крикнул нескольким парням, и они вместе с ним побежали к двери.

Внезапно весь двор осветился вспышками мушкетного залпа. Карла вздрогнула. Клубы порохового дыма окутали толпу, и раненые стали падать на руки товарищей или прямо в лужи. Двор охватила паника, и люди бросились врассыпную, к дверям и переулкам. Мушкетеры – шестеро? Нет, целых восемь! – бегом выстроились в две шеренги, вдоль южной и западной стороны двора, и начали перезаряжать оружие. Каждого из них защищал ополченец с пикой. За ними хлынула разъяренная орда горожан, выкрикивающих имя святого Иакова. У них были красно-белые повязки на рукавах, стальные шлемы, мечи, топоры и копья. Ополченцы набросились на сгрудившихся у дверей жителей Кокейна, кололи и рубили всех подряд, взрослых и детей.

Карла увидела несколько человек на крышах в южной части двора. Они стояли и смотрели, встревоженные массовым убийством.

Ампаро заплакала, и мать прижала ее к себе.

В темной щели переулка появился Гриманд – его громадную фигуру нельзя было не узнать. Подкравшись сзади, он перерезал горло одному мушкетеру и его охраннику – оба умерли, не успев ничего понять. Потом король воров подбежал к огню и вскинул вверх руки, в каждой из которых был окровавленный нож.

– Черепица! Сражайтесь за свои души! За Кокейн! – закричал он.

К нему двинулся ополченец с пикой, но Гриманд швырнул в него отрезанную голову, и шлем напавшего на него человека упал на землю. Инфант Кокейна отнял у врага пику, подтянул его к себе, ударил ножом в пах, а потом схватил за шею и ткнул лицом в горящие угли, отчего вверх взметнулся сноп искр. Вертел опрокинулся вместе с подставкой. Волосы ополченца загорелись, и Гриманд отпустил его. С крыш полетели черепица и выпущенные из пращи камни, сопровождавшиеся потоками проклятий. Ополченец, пошатываясь, бросился прочь – к лицу его прилипли горячие угли, а волосы были охвачены пламенем. Король Кокейна схватил пику и, размахнувшись, бросил ее в отряд милиции. Его члены бросились врассыпную, словно голуби, а одному из них пика пронзила бедро. Раненый упал, а выскочившая из темноты женщина всадила нож ему в живот.