Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

«Нестеров портретист», назвал книгу главой из той большой работы. Я знал, что он раньше был священником, но что он им оставался — долго не знал. Через десятилетия после его смерти, сопоставляя свои наблюдения, я пришел к пониманию, что мой наставник в годы нашего общения был священником, что он по утрам молился и иногда совершал литургию, что он в саду на скамеечке в дальнем левом углу участка исповедовал своих знатных гостей, которые в силу своей известности не могли появляться в действующих храмах, чтобы не иметь неприятностей на работе. Мне строжайше было запрещено Ириной Алексеевной подходить к нему, когда он с кем-то из гостей уединялся на этой скамеечке. Этот запрет и уровень его строгости свидетельствовал об особом характере разговора на скамеечке[517].

Церковь в русскую «весну» 1943 года[518] была открыта для всех, но персонально каждому на работе было запрещено ее посещать. Если узнавали, что служащий человек ходит в церковь или крестит детей, у него были неприятности на работе, а коммунистов исключали из партии, что крайне осложняло жизнь. Проявление православной церковности вне стен храмов по-прежнему каралось, и подчас жестоко. За прием дома друзей-священников, совершение таинств на дому был арестован и осужден мой отец, но это было в 1941 году, когда большевики еще продолжали предвоенную политику полного уничтожения Церкви. Здесь важно, что его не реабилитировали до конца советской власти. В прокуратуре моей матери говорили в 70-х и 80-х годах, что они реабилитируют тех, кого осудили по ложному обвинению. А у нее с мужем в семье бывали священники и совершали таинства крещения младенцев и другие. То есть обвинение было основано на фактах. Николай Сергеевич Чернышев был реабилитирован только в 90-х годах после разгрома советской власти. Факт поздней его реабилитации показывает, что о. Сергию было чего серьезно опасаться в связи с тем, о чем речь ниже.

Недалеко от болшевского дома стоит церковь Косьмы и Дамиана. Из сада можно видеть, как сияет на колокольне золоченый крест. Он привлекал меня. Я спрашивал у Сергея Николаевича, почему он так сияет. Он рассказывал мне о приемах горячего золочения, которые очень надолго сохраняют тончайший слой позолоты на черном металле или латуни. Я просил пустить меня в церковь. При мне состоялся совет. Ирина Алексеевна была против, но Сергей Николаевич настоял, чтобы один раз меня отпустили. Когда я в другой раз просил, то этот вопрос уже и не обсуждался. День, когда я попал в храм, был, видимо, праздником Казанской иконы Божией Матери. Молящихся было так много, что невозможно было выпростать и поднять руку для крестного знамени. В какой-то момент нас так сдавили, что рядом со мной раздались голоса: «Ребенка раздавите!» Но я хотя и мал был ростом, но крепок, как деревенский мальчишка, развитый на покосах, огородах и заготовке дров. Всем этим мне приходилось заниматься в Поленове. В храме мне понравилось единодушное молитвенное настроение людей, среди которых не было лиц случайных. Я ощутил благодать соборной молитвы и хотел бы еще побывать там при меньшем стечении народа.

Намек на священническое служение отца Сергия я получил однажды еще в раннем возрасте, но тогда я был совершенно не готов понять смысл происшедшего. На застекленной двери из кабинета в коридор внутри кабинета была белая занавеска. Как-то я из детского любопытства, приподнял уголок занавески и увидел цветной плат. Отец Сергий сразу подошел и предупредил, что мне его трогать нельзя, а ему можно. Он совсем отдернул занавеску, и мне открылся четырехугольный вышитый кусок ткани. Он сказал, что это антиминс. Значение этого слова я узнал много позже. Его слова о том, что мне трогать нельзя, означали, что это священный предмет, к которому могут прикасаться только дьякон, священник и епископ. Он хранился как действующая принадлежность алтаря, необходимая для совершения литургии. Это было свидетельством того, что хозяин находится в священном сане и может совершать литургию на этом антиминсе. На случай обыска, как сейчас понимаю, было объяснение, что это предмет старины и укрыт, чтобы не выгорал на солнце. Весь этот эпизод стал мне до конца понятен через десятилетия. В деталях запомнился он потому, что был необычен и сопровождался со стороны о. Сергия ласковым, добрым отношением к мальчику, которого другой мог бы строго наказать за любопытство. Антиминс, квадратный, по ширине почти соответствовал ширине застекленного окна в двери кабинета. Дверь эта в последнее посещение мною дома в Болшеве лет 5 назад сохранялась неизменной. Антиминса, понятно, там уже нет и быть не должно.

Довелось мне видеть и храм, где о. Сергий совершал тайные богослужения. Но тогда я не мог понять, что видел именно храм. В храмах я к тому времени был три раза. Мое представление о храме ограничивалось тем, что это большое помещение со сводами и впереди стена из икон. В 12 и 13 лет я знал об устройстве храма чуть больше, чем в 4-летнем возрасте, когда в 1940 году во время похода в Новый Иерусалим отец поднял меня над головой, чтобы через окно, для него недоступное, я заглянул в запертый собор. Родители тогда, стоя внизу, спрашивали, что я вижу. Я старательно запоминал, что вижу, а видел я иконостас, солею, амвон, паникадило, подсвечники, но молчал, к огорчению взрослых, так как этих слов я не знал, а «фотография» запыленного пространства храма, где все видимое было на местах, хранится в голове и сейчас.

Рассказ о том, как я видел храм на улице Свободной, 12, начну с конца. Когда Ирина, Пелагея (тетя Поля) и Александра Алексеевны узнали, что ребенок видел это тайное помещение, поднялся молчаливый переполох. Ходили, потупив взор, как переживающие погребение близкого человека. Не знали, как выйти из положения. Назад не вернешь. Со мной кто-то строго говорил, чтобы я никому не рассказывал о том, что видел. Вероятно, говорила со мной Ирина Алексеевна. Это не был о. Сергий. Я еще до разговора понял, что такую тайну раскрывать нельзя, что это тайна, мне было понятно, но что за тайна, я до конца не знал.

В Поленове были подобные тайны. Мать с Дмитрием Васильевичем Поленовым под церковные праздники зажигали у нас в комнате лампаду и при керосиновой лампе читали каноны, кафизмы, часы — все, что можно прочесть без священника. Я старался присутствовать, но засыпал, не понимая текстов. А само действо мне очень нравилось, и было тепло на душе. В комнате у нас висели иконы, лежали в сундуке богослужебные книги.