Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

Москве в церковь он опасался, но нашел выход: выезжал в маленькие города и там, никому не известный, бедно одетый, ходил на службы. Сергей Николаевич любил и жалел Александра Сергеевича. Однажды он с грустью сказал мне: «Шурка был такой веселый, а у него такая трудная жизнь». В этом ученике был заложен и сохранился до смерти дух о. Сергия Дурылина. В Болшеве он не бывал, насколько мне известно. Не видел я в Болшеве и И. В. Ильинского. Думаю, и отец мой не посещал Болшева. Но это лишь мое предположение. Завсегдатаями здесь были Татьяна Андреевна Сидорова (Буткевич), многие из семьи Нерсесовых. Приезжали при мне актрисы Малого театра А. А. Яблочкина и Е. Д. Турчанинова. Бывал Сергей Михайлович Голицын, которому Сергей Николаевич помогал переквалифицироваться из геодезиста в писателя, пытаясь пристроить в театр его пьесу «Московская квартира» (о жизни в коммуналке), но безуспешно. Был как-то при мне с кратким деловым визитом К. В. Пигарёв, правнук поэта Ф. И. Тютчева, только в кабинете. Вероятно, от него Сергей Николаевич слышал то, о чем скажу ниже.

Но вернемся за круглый стол. Сергей Николаевич гостям нередко рассказывал анекдотические случаи из жизни актеров, писателей, ученых.

В послевоенные годы в Мураново, с которым у Сергея Николаевича была постоянная связь, приехала делегация итальянских писателей, просочившаяся через железный занавес. Понятно, что все сопровождающие переводчики, шоферы и др. для этой поездки сняли кители со звездчатыми погонами офицеров КГБ. От Союза писателей делегацию сопровождал С. В. Михалков, автор гимна СССР, знаменитый советский писатель. Когда приезжих представляли Н. И. Тютчеву, директору музея, он радостно приветствовал С. В. и сказал: «Почему МихалкОв? МихАлков. Нас с вашим батюшкой вместе Государю Императору представляли». Поясню, что МихАлковы — дворянский род, служивший московским князьям с XIV века. Так по-светски с С. В. была снята маска советскости, а Сергей Николаевич не любил лицемерия и лжи.

Другой рассказ о случае в писательской среде. В то время, вероятно, уже в 50-х годах, Илья Эренбург опубликовал острую статью, которая не вполне соответствовала канонам литературных произведений того времени с очень жесткой цензурой. Как это произведение перешагнуло цензурный барьер, неизвестно. Но руководство Союза писателей, чтобы отгородиться от этого неприятного и опасного явления, устроило заседание. Пригласили И. Г. Эренбурга. Все собравшиеся резко критиковали Эренбурга, отгораживаясь от него, как от чумного. Он слушал и покуривал трубку, не возражая. Наконец его попросили к ответу. Он встал, не торопясь достал из кармана письмо и сказал: «Вы высказали одно мнение, но может быть и другое мнение: „Ваша статья мне понравилась“. Иосиф Сталин». За сим наступила сцена, подобная последнему акту «Ревизора». Сергея Николаевича в этом радовало, что ретивые защитники цензурной системы были посрамлены и сами должны были отмываться от грязи, брошенной на И. Г. Эренбурга и так ловко им возвращенной обратно.

В разговоре со мной в кабинете Сергей Николаевич жаловался на цензуру. Говорил, что для литературно-критических статей, монографий филологического содержания инструкцией установлено, на каких страницах должны быть ссылки на Усачева, как он называл в подобных со мной разговорах вождя народов, и на других его предшественников.

Сергей Николаевич рассказывал анекдоты не только современные, но и те, что ходили в пору его молодости. Тогда была серия анекдотов о рассеянном великом химике И. А. Каблукове. Иван Алексеевич догадывался, что С. Я. Маршак срисовал своего Рассеянного с него. Вот пара анекдотов, которые, помнится, рассказывал Сергей Николаевич. Однажды встречный знакомый спросил И. А. Каблукова: «Как вы себя чувствуете?» — «Неплохо, но что-то хромаю». Он шел одной ногой по тротуару, другой по мостовой. Знакомец вывел его на тротуар, и хромота прекратилась. Другой раз, идучи по Кузнецком мосту, он заметил, что где-то забыл зонтик. Решил вернуться в кафе, где только что был, но какое кафе, запамятовал. Зашел во французское. Зонта не нашел. Зашел в итальянское, но и там ему не вернули зонт. Наконец, зашел в немецкое кафе. И только переступил порог, как официант с поклоном поднес ему оставленный зонт. «Я всегда говорил, что немцы самый честный народ». И. А. Каблуков свою докторскую диссертацию делал в Германии и, конечно, в немецком заведении сказал похвалу немцам по-немецки. С. Н. мог бы тоже сказать по-немецки, но он в разговорах не употреблял иностранных языков, показывая в анкетах и в жизни, что он их не знает, с иностранцами не общается и общаться не может. Отказ от иностранных языков был еще одним инструментом защиты от ареста, которого он всегда не без оснований опасался.

Сергей Николаевич много и весело вспоминал разные случаи ошибок и оговорок актеров во время спектакля. Указывал в пьесе А. С. Грибоедова на два места, которые чреваты неприятными оговорками. Реплика: «Чай пил не по летам!» при ошибочной интонации с ударением на первое слово меняет смысл и снимает напряжение, в котором должна проходить сцена обвинения Чацкого. А пропуск двух слов «с ума» в реплике: «По матушке пошел, по Марье Алексевне. Покойница с ума сходила восемь раз» совершенно меняет содержание фразы и придает ей малопристойный смысл.

С. Н. Дурылин готовил меня к литературной работе, рассказывая о своем творческом методе, что я упомянул выше. Обращал внимание на важность работы с гранками. Когда приносили гранки статьи или книги, он все бросал и внимательнейшим образом вычитывал текст набора. Тогда текст набирали построчно из стальных литеров-букв. Затем строки монтировали в страницу. Чтобы исправить опечатку в слове, нужно было рассыпать строку и набрать снова. Была опасность, что при повторном наборе будет допущена другая опечатка, которая хуже первой, исправляемой. Рассказывали о таких опечатках, которые несли опасный политический смысл и могли стать поводом для ареста. Потому Сергей Николаевич некоторые невинные опечатки не правил, чтобы не рассыпать строку и не получить другую опечатку, искажающую смысл или даже несущую оттенок политического инакомыслия.

В разговорах со мной Сергей Николаевич иногда смело касался злободневных политических тем. В связи с созданием коммунистической Китайской Народной Республики в 1949 году он с печалью говорил, что есть болезнь сумасшествие, когда человек теряет разум. Но есть и такая же болезнь народов, когда весь народ теряет разум. Эту мысль нетрудно было перенести к событиям 1917 года в нашей стране. Великую Отечественную войну Сергей Николаевич вспоминал с глубоким патриотическим чувством. Он и Ирина Алексеевна рассказывали, как во время битвы за Москву зимой 1941/42 года у них ночевал взвод пехоты. Рано утром солдаты ушли в бой. К ночи вернулось не более 10 человек из тридцати.

Иногда он задавал мне задачи для развития. Например, спрашивал: «Вот ты вышел на улицу и увидел все небо в звездах. Как это выразить одним словом?» И смеялся: «Когда я спросил об этом группу