Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

писателей, никто не мог сказать. А очень просто: вызвездило». Хорошо помню, что я с гордостью за наставника подумал: «Вот, он не писатель, а писателей посадил в калошу». Во все годы общения с Сергеем Николаевичем я не знал о его прозаическом и поэтическом творчестве. Одна из главнейших сторон его личности была скрыта от посетителей Болшева, в том числе от меня. Читая за столом произведения многих авторов, он никогда не читал своих. Сергей Николаевич рассказывал мне о Кремле, о соборах Кремля. Говорил, как однажды ночью он дежурил в период революционного междувластия 1917 года в колокольне Иван Великий, где, насколько помню, была ризница с драгоценными древними облачениями, которую он нашел открытой, неразграбленной и охранял ее. А потом отправил меня с Ириной Алексеевной смотреть собор Василия Блаженного. Вообще, заботясь о моем развитии, он много говорил со мной о русской истории, о литературе, искусстве.

С. Н. Дурылин дружил с М. А. Волошиным, показывал мне его акварели, говорил, что М. А. Волошин в своих художественных работах не стремился точно воспроизвести пейзаж, но гармонизировал его, изменяя детали не в ущерб узнаваемости местности.

В доме Дурылина сохранялась интеллектуальная атмосфера России 10-х — начала 20-х годов. Этому немало способствовали нерушимые его связи с целым рядом носителей культуры того времени. Среди них был Николай Адрианович Прахов. К нему в Киев Сергей Николаевич отправил меня в 1953 году, оплатив эту поездку. Николай Адрианович встретил меня на вокзале (ему было тогда 80 лет), отвез домой, поселил в своей еще отцовской квартире, показывал свои коллекции, водил по музеям и их запасникам, запускал на леса реставрируемой тогда Софии[514], водил во Владимирский собор, который расписывали В. М. Васнецов и М. В. Нестеров, рассказывал много и интересно. Я был подготовлен к встрече с Н. А. Праховым долгими беседами с Сергеем Николаевичем у него на даче и многими годами жизни в музее В. Д. Поленова, потому активно интересовался его рассказами, и это вдохновляло его. Но меня несколько удивляло, что такой пожилой и уважаемый в городе человек уделяет мне, подростку и чужому, столько внимания. Теперь понимаю, что для него я был живым продолжением дружеской мамонтовской семьи, а не чужим. На том же основании в Киеве я общался с Екатериной Петровной Нестеровой, вдовой художника. Она знала меня по Болшеву. Мы с ней встретились в Киеве за чаепитием у молодого скульптора Г. Я. Хусида, которого Н. А. Прахов и С. Н. Дурылин вовлекали в какой-то свой художественный проект. Сейчас в Мемориальном доме-музее С. Н. Дурылина можно видеть скульптурный портрет Сергея Николаевича работы Г. Я. Хусида.

Н. А. Прахов много и с увлечением рассказывал о М. А. Врубеле, который был завсегдатаем их квартиры[515]. Показывал мне много графических работ художника, которые хранились у него, показывал и эскизы для росписи собора, которые были отвергнуты церковной комиссией. М. А. Врубель был замечательным художником, великолепным рисовальщиком и колористом. Но в нем не было той духовности, которая нужна для работы иконописца. Духовность была у В. М. Васнецова, который получил ее от родителей, от отца-священника, и потом выстрадал своей сиротской юностью. Духовность была у М. В. Нестерова, который выстрадал ее в молодости потерей горячо любимой жены. Потому не М. А. Врубель, а В. М. Васнецов, а затем и М. В. Нестеров получили заказы на роспись Владимирского собора в Киеве. В силу этой духовности о. Сергий Дурылин был в дружеских отношениях с М. В. Нестеровым. Нестеровское духовное восприятие севера было родственно С. Н. Дурылину и через него ученику — моему отцу. Бездуховность и даже антидуховность М. А. Врубеля явлена в его иллюстрациях к поэме М. Ю. Лермонтова «Демон» и соответствующих больших полотнах. В связи с этим вспоминается один из данных мне уроков о. Сергия в начале 1950-х годов.

Сергей Николаевич руководил моим чтением. Однажды дал мне читать «Герой нашего времени». В томе М. Ю. Лермонтова была и поэма «Демон». Мне очень нравились иллюстрации к ней М. А. Врубеля. Я стал перерисовывать их, в частности, изображение демона. Когда это увидела Ирина Алексеевна и сообщила о. Сергию, он строго запретил мне рисовать демона и взял от меня книгу. Я единственный раз получил от него такой строгий запрет. Очевидно, он не хотел, чтобы в душу мою через рисование входил темный дух, так сильно переданный художником. Здесь о. Сергий проявил ко мне любовь, как священник, стараясь в чистоте сохранить мальчишескую душу. Этот урок на всю жизнь сформировал мое отношение к творчеству М. А. Врубеля. Нельзя сказать, чтобы под этим запретом глубокоуважаемого учителя я послушно, по-солдатски, отвернулся от творчества М. А. Врубеля. Но попытки войти в его мир в громадном зале с его картинами в Третьяковской галерее были бесплодны. Я старался понять его, зная, как любил его мой прадед С. И. Мамонтов, с которым меня связывает многое. Старался увидеть прадеда на портрете работы М. А. Врубеля, но мне это не удалось. Этот случай с чуждым Православия М. А. Врубелем, пожалуй, самый яркий показатель того, что о. Сергий, как воспитатель, заложил зерно, которое взошло и дало плоды через десятилетия после его смерти. Из пионера и комсомольца, кем я был в годы общения с о. Сергием, я превратился в члена Церкви, неоднократно отказывался от предложений вступить в партию, к инженерному образованию в 1991–1993 годах я прибавил второе, богословское образование, наконец, стал монахом и доцентом семинарии и в 2021 году кандидатом богословия. Тем я соединился с о. Сергием в главном для него и для меня — в вере в Бога, которая для меня, как и для о. Сергия, неразрывно связана с любовью к Отечеству.

Сергей Николаевич не любил ездить в Москву. По его делам выезжала Ирина Алексеевна Комиссарова. Если ему приходилось все же ехать, она его сопровождала. Ирина Алексеевна внешне была как крестьянка-колхозница: стрижка под комсомолку 20-х годов, простая одежда, народная речь. Думаю, что это была часть конспирации: такая вот пролетарского вида «жена» Дурылина приезжала в качестве его представителя, доверенного лица в редакции, издательства, разные организации. С. Н. Дурылин избегал поводов к новому аресту. В доме не видно было икон, открыто перед трапезой не молились. В доме бывали гости, и среди них мог попасть сексот — секретный сотрудник, завербованный ОГПУ человек, целью которого было наблюдать и доносить[516]. А за домом Дурылина вполне могло вестись наблюдение. Поэтому все в быту обустраивалось так, чтобы скрыть его священство.

Несмотря на широкую известность как ученого, три четверти личности Сергея Николаевича были скрыты почти от всех, в том числе и от меня. Я знал, что есть рукописи о Нестерове, Достоевском, и он скорбел, что они не могут быть опубликованы, но о художественных произведениях не знал. Говорил мне с печалью, что нельзя печатать большой том о М. В. Нестерове. Когда дарил книгу