Отель «Белый носорог» - Бартл Булл

— Прочь с моей земли!

Прежде чем уйти Энтон как бы между прочим произнес:

— Кстати, мистер Фонсека, вы построили креозотовый завод на моей части бывшей фермы Амброза. Будьте добры до конца недели освободить его.

Глава 36

Анунциата, надевшая, по случаю свадьбы Оливио, обтягивающее шелковое платье, спросила:

— Неужели, Синеглазик, я и вправду тебя потеряла? Прекрасная фермерша похитила твое сердце?

Энтон замялся. Анунциата прижала к его губам два пальца. В карих глазах притаилась печаль.

— Будь осторожен, мой прекрасный англичанин. Свадьбы — вещь заразная. Что бы женщины ни говорили, а каждая мечтает именно об этом.

На веранде «Белого носорога» показалась Гвенн — в тот самый момент, когда Анунциата, встав на цыпочки, поцеловала Энтона. Одной рукой она забралась к нему в карман брюк и прошептала.

— Оставайся таким, как сейчас.

Когда она отошла, Энтон прочел записку:

«Берегись Васко. Мой брат очень опасен».

Измученный очередной перевязкой, с пульсирующей в висках кровью и забинтованными щеками и лбом, Оливио в последний раз сел на складной походный стул в спальне лорда Пенфолда. Сегодня он и его молодая жена проведут ночь в своем новом доме. Снаружи будет стоять охранник с копьем.

На карлика напялили бежевые брюки и застегнули ремень. Рубашка осталась незастегнутой; из прорехи виднелась безволосая обожженная грудь. Оливио поднял руки, чтобы застегнуть верхнюю пуговицу, и чуть не застонал от пронзившей все тело адской боли.

Пальцы не слушались. Некоторые из них — без ногтей, гладкие, словно в резиновых перчатках, еще сохранили чувствительность, однако нервные окончания остались без защиты, и от этого боль была просто невыносимой.

Наконец ему удалось зажать пуговицу между большим и указательным пальцами правой руки. Он сосредоточился и попытался захватить воротничок левой рукой, но она никак не хотела помогать правой. Парализованные нервные окончания утратили способность передавать информацию, и Оливио не понимал, добрался он уже до петли или нет, Зато другие заставляли его судорожно хвататься за материю. Вместо того чтобы служить ему, эти некогда чуткие антенны стали его хозяевами. Оливио повторил попытку. Ничего не вышло. Карлик заплакал. Сердце разрывалось от любви и ненависти.

— Можно войти, старина? — послышался голос Пенфолда.

— Прошу вас, милорд. — Оливио отер слезы. От напряжения он весь вспотел, но чувствовал это только одной частью тела.

В одной руке Адам Пенфолд держал пару бокалов, в другой бутылку шампанского, а в зубах — белую уилтширскую розу. Кремовый полотняный костюм Пенфолда был идеально отглажен, но мешковат и удобен, как старый друг. Галстук в черную и бледно-голубую полоску свободно болтался поверх застегнутого пиджака. Пенфолд поставил напитки и розу на стол.

— Оливио, если ты не уверен, сейчас самое время сбежать. Твой последний шанс. Рафики под седлом.

Оливио выдавил из себя улыбку, чтобы не выдать свою унизительную беспомощность.

— Давай-ка, я тебя соберу. — Пенфолд, кряхтя, опустился на колено и расшнуровал крохотные белые туфли карлика. Вытащил шнурки, помял, чтобы стали податливее, и снова вдел и завязал. Потом он застегнул на Оливио рубашку и повязал красно-зеленый галстук Гоанского института в Найроби. Конец галстука он заткнул за пояс. И передал Оливио бокал.

— Желаю тебе здоровья. И счастья.

Они выпили.

Между бунгало Пенфолдов и новым коттеджем бармена поставили просторную бело-розовую палатку.

За две недели до этого Адам Пенфолд, в качестве посаженного отца, нанес визит вождю Китенджи и официально попросил у него руки Кины для Оливио Алаведо. Пенфолд принес два кубка из рогов буйвола и тыквенную бутыль «ньохи». Кина стояла за спиной отца. Пенфолд наполнил оба кубка и предложил один вождю.

— Дочка, — сказал тот, поворачиваясь к ней; в глазах светилась грусть утраты, — должен ли я это выпить?

Кина дважды кивнула, не поднимая глаз. Ее отец с англичанином выпили. Потом эти старые друзья договорились о выкупе за невесту: девять телочек, двухлетний бычок, полдюжины шерстяных одеял, завернутые в банановые листья родезийский табак и нюхательная смесь и двадцать бутылок «ньохи».

И вот теперь Пенфолд стоял в глубине палатки, рядом со священником, держа в руке кольцо, чтобы выполнить свою обязанность шафера. В другом конце он увидел Анунциату, любезничающую с Рэком Слайдером. Ради такого случая американец даже снял шляпу. Здесь же, заложив руки за спину, стоял Раджи да Суза в чалме. Всякий раз, встречаясь взглядом с лордом Пенфолдом, тучный ростовщик сиял и кланялся.

Пенфолд знал: Сисси не придет. Она уехала на весь день кататься с новым постояльцем, в сопровождении только что доставленной своры волкодавов. Предстоящую брачную церемонию она назвала «смехотворной и неприличной». Зато собаки, кажется, приживутся в Африке. Замечательный гибрид: помесь датского дога с шотландской борзой. Плюс толика крови русской борзой.

Гвенн ждала у входа с букетом для новобрачной. По мнению Пенфолда, медовый загар и великолепная осанка сделали ее еще неотразимее. Из-под соломенной шляпы с широкими полями виднелись светлые кудряшки. Зеленые глаза светились радостью.

Веллингтон таскал за собой игрушечную оловянную пушку и безбожно путался под ногами у матери и африканцев. Официанты облачились в парадную униформу: белые кители, сандалии и кушаки и фески лимонного цвета. Некоторые были босиком, зато в плащах. Из бара сюда перетащили пианино; Джилл Бевис заняла свое место на вращающемся табурете. Рядом стоял доктор Фицгиббонс с неразлучным Кайзером: клетку водрузили на крышку пианино. Любимый мангуст Веллингтона по кличке Нэппи крался вдоль стен, вынюхивая ящерицу. Не зря же Велли прозвали Змееедом — в честь французского тирана.

В Африке все выглядит абсолютно естественным, подумал лорд Пенфолд, чего нельзя сказать о любой другой точке земного шара. Не потому ли он так ни разу и не съездил домой? Здесь даже католическая церковь терпимее — хотя обращение Кины, крещение и конфирмация обошлись ему в несколько гиней. Старый священник объяснил это тем, что на протяжении четырех веков, с самого завоевания Гоа, португальцы испытывали острую нехватку европейских женщин; приходилось мириться со смешанными браками.

Вдруг все стихло. Вошел Энтон с походным стулом в руках. Черные сапоги блестели. На деревянном сиденье восседал Оливио с белой розой в петлице. Энтон поставил стул между священником и лордом Пенфолдом. Оливио немного подался вперед. Его левый глаз был безжизненно тусклым, зато правый сверкал из-под бинтов, словно лампочка на каске шахтера.