Лунный мальчик - Александр Коротко

Александр Коротко

ЛУННЫЙ МАЛЬЧИК

В небе блуждали уставшие тучи. Ветер мотал головой налево и направо, выискивая непохожих. Меня среди них не было. Я отделилась от собственного имени и начала новое проживание. Рядом шел равнодушный дождь. Стало страшно выходить на улицу. Дни заблудились в моем рассудке. Безмерное воспаленное одиночество вскармливало по ночам призрачные голоса сновидений, обрушивая на них жалкое подобие бреда. Радость новых потрясений варварски вторгалась в затхлое жилище сознания. Память водила указкой по нотной тетради тишины.

Все знали, что он умрет. Ему было неведомо, где начинается и где заканчивается жизнь. Он просто шел уверенной походкой по долгой дороге нелюбви и самоотрицания. Друзья были его тенью, его отражением, они питались политикой и ненавидели друг друга. Я, как все, относилась к нему с большой симпатией. Любить его оказалось выше моих сил.

С первой женой у него не сложилось. С ней он взрослел, а повзрослев, отделился, как отделяются дети от своих пожилых родителей. Я понимала, что такая участь ждет всех на его пути. По-настоящему он любил только две вещи: большие города и интриги. Ему нравилась жестокая и циничная энергетика проживания в мегаполисе. Он растворялся в этой стихии духовного опустошения.

До своей болезни он всегда спешил, пренебрегая всем, что не касалось работы. Хотя в моем понимании назвать работой то, чем он занимался, никак нельзя. С ним я впервые ощутила страх, вернее, его прародительницу тревогу. Живя с чиновником высокого ранга, ты монотонно, с инквизиторской изощренностью уничтожаешь свою душу, свою маленькую Жанну д`Арк. Ты начинаешь мыслить его категориями, говорить его словами, твоя жизнь превращается в сон с открытыми глазами, и с каждым днем тебя все больше и больше засасывает неудержимая воронка политической борьбы – стремление сделать из своих врагов друзей, чтобы, приблизив их однажды к себе, уничтожить раз и навсегда. Но и это не самое страшное. Страшнее всего выпасть из этого состояния при полном здравии и благополучии. Сев однажды на политическую иглу, соскочить уже невозможно. Выпавшие из этого процесса напоминают сонных мух, ползающих по стеклу собственных воспоминаний. Ему повезло больше других. Он работал до последнего дня.

Болезнь – властная и капризная царица, она не ждет, когда ее позовут, она приходит сама, со своими поварами, докторами, аптекарями. Твое «я» превращается в жалкое, беззащитное существо, желающее удовлетворить любой ее каприз. О, как он боролся с ней! Но все напрасно. Она поселилась в нашем доме на правах хозяйки. И мы с этим смирились. Сначала я, потом он. Я злилась на себя, на свою судьбу. Знала, что буду наказана, но не верила, что это произойдет так скоро. Скорее наоборот. Он выжидал. Искал новую форму проживания.

Это был самый сложный период в нашей жизни. Болезнь тоже не теряла времени. Я пыталась уговорить его бросить работу, но он меня не слышал. Его поведение пугало окружающих. Каждый день он шел на работу, словно на Голгофу. Болезнь уже не скрывала своего присутствия. Она была всюду, и прежде всего на его лице. Интересоваться здоровьем, глядя на него, было просто кощунством. Все вокруг играли в одну и ту же игру – делали вид, что ничего не происходит. При каждой встрече он пристально, иронично и даже игриво всматривался в глаза собеседника и всем своим видом, манерой поведения провоцировал его, давая понять, что ему глубоко наплевать, что тот думает о его состоянии, а если сомневается, тогда пусть спросит, посочувствует, пожалеет, в конце концов. Для него самым главным было не оставаться наедине с болезнью.

Я тоже вместе со всеми играла в эту игру. После возвращения с работы мы вечерами проводили время на кухне, подробно пересказывая друг другу прожитый день. Каждый раз сценарий был один и тот же. Я готовила ужин, он стоял возле меня, жевал яблоко и рассказывал, рассказывал, рассказывал. Это было увлекательно и интригующе, хотелось тут же взять диктофон и записать. По мере развития болезни рассказы становились все подробнее и подробнее. Передо мной открылся целый мир человеческих судеб, политических интриг и заговоров. Я знала, кто с кем спит, за кем следят и кого «слушают». Погруженная в переживания, я не понимала, зачем мне так много этой страшной информации. Но любопытство брало верх. У меня и мысли не было с кем-то поделиться, как-то воспользоваться услышанным. Он в этом и не сомневался. Педантично и настойчиво вводил меня в курс дела, накачивал информацией, как накачивают резидентов перед заброской в чужую страну. Давал мне шанс выжить, как бы намекал: если ты не дура, то правильно воспользуешься этим. Но поняла я это гораздо позже.

За два дня до смерти он познакомил меня с весьма странным типом – что-то среднее между бандитом, сутенером и бизнесменом. Я сразу представила себе, как они вместе проводили время. Захотелось закатить скандал. Но было поздно. Все это уже не имело значения.

Похороны прошли помпезно, с почетным караулом и оркестром. Со свойственной ему иронией, еще задолго до смерти, он в деталях описал прощание «с верным сыном своего народа», поименно назвав всех присутствующих. Он рассказывал так образно и зримо, что у меня возникало ощущение, будто я смотрю фильм.

Пока мы были вместе, я не интересовалась, откуда у нас деньги. Их было всегда столько, сколько было необходимо. Так жили не только мы, но и его прежняя семья, жена и пятнадцатилетний сын. Но теперь выяснилось, что деньги, которые у меня остались, вернее, те, к которым я имела доступ, закончились. Собственно говоря, после его смерти я продолжала вести тот же образ жизни, не задумываясь над тратами.

Прозрение наступило очень быстро. Я не знала, что делать. Истерика продолжалась целый день. Только к вечеру пришла в себя. Но это оказалось иллюзией. Бессонная ночь снова загнала меня в угол прожитого дня, как игрок загоняет шар в лузу. Рассудок был беспомощен, раздавлен и напоминал желе.

Рано утром позвонила его бывшая жена. «Вы извините, но он…» После этих слов голос оборвался. Пауза была такой длинной, что можно было сойти с ума, но трубка вновь ожила. В ней появился голос, вернее, то, что от него осталось. Но я уже ничего не слышала и не понимала. Когда пришла в себя, попыталась восстановить разговор. Но все напрасно. Голова была тяжелой и таких невероятных размеров, что, казалось, еще мгновение – и я рухну. Но этого не случилось. Невероятным усилием воли я поставила себя в вертикальное положение и заставила заняться домашними делами.

Я ходила по квартире покачиваясь, словно пингвин. Меня одолевала только одна мысль: зачем она позвонила? Ведь мы никогда раньше не разговаривали. Да и виделись всего один раз, и то на его похоронах. И вдруг меня осенило: она хотела попросить денег. Видимо, ей так же, как и мне, теперь не на что жить. Это прозрение вогнало меня в такую депрессию, что я безудержно заплакала.

Моя жизнь до встречи с ним не была праздником. Ее можно сравнить с американскими горками. Но все эти спады и подъемы носили скорее эмоциональный характер. Все это было глубоко внутри и не касалось материальной стороны жизни. Мне было стыдно себе признаться, что он меня настолько развратил, что вести прежний образ жизни я была уже не в состоянии. Я искала точку опоры и не находила. Начался долгий, бесконечно долгий диалог с одиночеством.

Чтобы как-то справиться с нахлынувшим отчаянием, я стала взглядом блуждать по знакомым предметам. И в этом поиске наткнулась на телефонный аппарат. Он, словно магнит, притягивал меня, выворачивая наизнанку мою совесть, звал на помощь, давая понять, что если не подойду к нему, свершится непоправимое. И я подошла.

Набрала номер ее телефона и, не давая себе опомниться, выпалила: «Я знаю, что у вас нет денег. Не переживайте, что-нибудь придумаю». После этих слов спокойно, как ни в чем не бывало, положила трубку и начала рассуждать.

Перемена во мне была столь неожиданной, что я решила проверить, не сон ли это. Подошла к зеркалу, увидела заплаканное, отекшее лицо, растрепанные волосы и с облегчением вздохнула. Не прошло и минуты, как я опомнилась. Что же я только что ляпнула? Где взять эти чертовы деньги? Мысли, словно раскаленные угли, обжигали мое истерзанное сознание.

Передо мной снова возникло зеркало. Я заглянула в его бесстрастные, ничего не выражающие глаза. Мои губы непроизвольно зашевелились. Но зеркало отказывалось вести диалог. Боль превратила мою душу в миллиарды невидимых пылинок и разбросала их по бескрайним просторам вечности. Трудно сказать, как долго продолжалось мое путешествие.

Опомнилась уже на работе. Я была в полном порядке. Собранной и организованной, как и подобает деловой одинокой женщине. Заботы и тяжелые мысли я попросила покинуть меня и не беспокоить до вечера. Мы договорились полюбовно, и я как ни в чем не бывало, в прежнем ритме провела весь день. И этот день был пятницей. Я догадывалась, что это был заговор времени против меня, так как с утра на календаре был вторник.