Встречи на московских улицах - Павел Федорович Николаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что же делала в трудовые часы поэта Брюханенко?
– Приду я, он усадит меня на диван или за столик за своей спиной, снабдит конфетами, яблоками, выдаст книжку какую-нибудь; и я часто подолгу так сидела, скучая. Но так как я не сидела тихо, то спрашивала что-нибудь, то копалась по комнате, ища, чем бы заняться, то под конец задавала вопрос: «Я вам не мешаю?» И он всегда отвечал: «Нет, помогаете».
Позднее, объясняя странность своих отношений с Маяковским, Наталья Александровна говорила:
– Мне кажется, что не так уж именно моё присутствие было ему нужно, когда он сидел и работал; он просто не любил одиночества. Работая дома, любил, чтобы кто-нибудь находился рядом.
Это наблюдение двадцатилетней девушки очень важно: оно свидетельствует не просто о чудачестве поэта, а о неблагополучии с его здоровьем, что в итоге стало одной из причин трагического финала.
Большая и Малая Дмитровки – Коровинское шоссе
Соседи. Первый рассказ К. Г. Паустовского был опубликован в 1912 году, но признание пришло только через два десятилетия – с выходом повести «Кара-Бугаз». Следом появились «Судьба Шарля Лонсевиля», «Колхида», «Чёрное море» и другие жемчужины романтики.
Жил в это время Константин Георгиевич на Большой Дмитровке, 2. И надо полагать, исходил и её, и ближайшие к ней переулки вдоль и поперёк. Где-то в середине тридцатых годов столкнулся на этой улице с коллегой – писателем Э. Л. Миндлиным.
– Мы пошли вместе, – вспоминал Эмилий Львович, – и Паустовский сказал, что только что получил письмо от Ромена Роллана. Приехал из Франции Муссинак и привёз Паустовскому полное добрых пожеланий письмо автора «Жана Кристофа».
Константин Георгиевич обычно был сдержан в выражении своих чувств. Но приветствие Ромена Роллана буквально выбило его из колеи. Писатель ещё не привык к известности, послание маститого мастера означало для него очень многое.
– Приятно всё-таки получить письмо от Ромена Роллана, – с обескураживающей наивностью несколько раз повторил он.
Эта встреча как-то сблизила литераторов. Стали захаживать друг к другу, тем более что Миндлин жил почти рядом – в одной из келий Страстного монастыря. Вот беглая зарисовка «творческой лаборатории» Паустовского, сделанная его собратом по перу: «Бог знает, что за кабинет был у него в тогдашней квартире – какой-то чулан без окна, крошечная часть комнаты, отгороженная тонкой перегородкой».
По воспоминаниям сына писателя, в комнатах, выходивших окнами на улицу, Паустовский работать не любил.
– Его раздражали звонки трамваев, от которых дребезжали стекла, выхлопы автомобилей, достигавшие третьего этажа, и даже солнце, врывавшееся во второй половине дня на письменный стол. «Тёмная комната» – так называлось убежище – была выбрана за тишину и ещё за то, что, по его словам, «там не чувствуешь времени». Может, это и помогало отцу просиживать за работой много часов подряд.
Но продолжим цитирование Миндлина: «В его отгороженном от остальной части комнаты рабочем углу – вернее сказать, уголке! – среди бела дня горела настольная лампа. Уголок был без дневного света. Паустовский держал только что перепечатанную машинисткой рукопись. Он смотрел на заполненные машинописью листы бумаги как-то сбоку, не вчитываясь. Можно было подумать, что любуется работой машинистки – тем, как она перепечатала. Его радовал общий вид начисто перепечатанной рукописи – аккуратные ряды буковок, уложенных в линейно прямые строки.
Он сказал:
– Самый приятный момент работы – когда садишься править впервые перепечатанное на машинке.
Должно было пройти уж не знаю сколько времени – и пленяющие своей чистотой машинописные страницы покроются его рукописной правкой.
Он как бы предвкушал наслаждение работой».
В описанном выше «кабинете» Константин Георгиевич работал над повестями «Кара-Бугаз», «Судьба Шарля Лонсевиля», «Колхида», «Чёрное море». Все они проникнуты романтикой покорения природы и созидания. Последние писатель всегда рассматривал как творчество, в защиту которого как-то произнёс небольшой монолог – «Несколько грубых слов»:
– С некоторых пор мне, как и многим другим, очень трудно – или, говоря проще, – противно произносить слово «творчество». Это слово стало обязательной принадлежностью речи пошляков, носящих наименование «творческих работников» и во множестве гнездящихся около литературы, театра и кино.
Недавно один из работников кино без всякой улыбки сообщил мне, что наконец-то кинофабрика дала ему «творческий автомобиль» для поездки за город к соавтору сценария.
…Мы уходим медленно и незаметно от настоящей творческой среды. Эта среда – вся жизнь во всём многообразии её явлений. Жизнь, люди с их горестями, работой, победами и страстями, величие социальных явлений, любовь и ненависть, борьба и преодоление, море и леса, ветры, озёра и степи, вся молодость нашей прекрасной Родины – вот подлинная творческая среда.
Мы вывариваемся в собственном соку, а жизнь открыта каждому. Пора разрушить уют писательских кабинетов, пора прекратить перелистывание изданий Academia, прекратить вялые споры, вялые дрязги, мелкие дела, скучные книги и скучную суету.
Пожалуй, только сейчас, через сто лет, приобрели полную силу и звучание пушкинские слова: «Прекрасное должно быть величаво».
…В одном доме с Константином Георгиевичем жил Р. И. Фраерман, в соседнем (№ 22) – А. П. Гайдар. Писатели дружили. Встречались обычно у Фраермана. Свои задушевные посиделки называли «Конотопом».
Особенно близок был Паустовский с Фраерманом и его женой. Во время своих частых отлучек поддерживал связь с ними перепиской:
– Он писал нам не только во время разлуки, – говорил Рувим Исаевич. – Он любил писать даже из Москвы, из своей квартиры № 39 в мою квартиру 52.
У Фраермана было более пятисот писем Константина Георгиевича. К сожалению, большая их часть погибла во время пожара общей дачи писателей в Солотче.
Очень близкие отношения были у Паустовского с А. П. Гайдаром. Константин Георгиевич всегда с теплотой вспоминал о друге, любил рассказывать следующий случай.
Шёл как-то Аркадий Петрович по улице и напряжённо о чём-то думал. Неожиданно на его пути возник человек с большой связкой воздушных шаров. Гайдар взял да и купил всю связку сразу, а затем стал отпускать шары один за другим.
Дяденька, увлечённый таким необычным занятием, привлёк внимание детворы. Вокруг писателя собралась большая группа ребятишек. Стали останавливаться взрослые. Незаметно подошёл милиционер, постоял, посмотрел на парящие в вышине шары, затем козырнул виновнику столпотворения и заявил:
– Нарушаете, гражданин, непорядок!
– Какой же это непорядок? – возразил писатель. – Это же прелесть, весело!
– А я говорю – непорядок, нарушаете, – повторил милиционер.
Окружающие начали возмущаться, посыпались шуточки в адрес блюстителя порядка. Тогда тот предложил нарушителю пройти в отделение.
Шли молча. Прохожие сочувственно смотрели на Гайдара, принимая его за неудачливого спекулянта (на палке ещё
