Том 6. Пьесы 1901-1906 - Максим Горький

Татьяна. Здесь тяжело. Все качается и странно кружит голову. Приходится лгать, а я этого не люблю.

Яков. Гм… Ты этого не любишь… к сожалению, для меня… к сожалению…

Татьяна (говорит сама себе). Но сейчас — я солгала. Надя, конечно, согласилась бы спрятать эти вещи… но я не имею права толкать ее на такую дорогу.

Яков. О ком ты говоришь?

Татьяна. Я? Так это… Странно все… еще недавно жизнь была ясна, желания определенны…

Яков (тихо). Талантливые пьяницы, красивые бездельники и прочие веселых специальностей люди, увы, перестали обращать на себя внимание!.. Пока мы стояли вне скучной суеты — нами любовались… Но суета становится все более драматической… Кто-то кричит: эй, комики и забавники, прочь со сцены!.. Но сцена — это уже твоя область, Таня!

Татьяна (беспокойно). Моя область?.. Я думала, что я стою на сцене твердо… могу вырасти высоко… (С тоской и с силой.) Мне тяжело, мне неловко перед людьми, которые смотрят на меня холодными глазами и молча говорят: «Мы это знаем. Это старо и скучно!» Я чувствую себя слабой, безоружной перед ними… я не могу взять их, не могу возбудить!.. Я хочу дрожать от страха, от радости, я хочу говорить слова, полные огня, страсти, гнева… слова, острые, как ножи, горящие, точно факелы… я хочу бросить их людям множество, бросить щедро, страшно!.. Пусть люди вспыхнут, закричат, бросятся бежать… Но таких слов — нет. Я останавливаю их и снова бросаю им слова, прекрасные, как цветы, полные надежды, радости, любви!.. Все плачут… и я тоже… такими хорошими слезами плачу!.. Мне аплодируют, цветы меня душат… меня несут на руках… На минуту я владыка людей… в этой минуте жизнь… вся жизнь в одной минуте! Но — живых слов нет.

Яков. Мы все умеем жить только минутами…

Татьяна. Все лучшее всегда в одной минуте. Как хочется других людей более отзывчивых — другой жизни, не такой суетливой… жизни, в которой искусство было бы всегда необходимо… всем и всегда! Чтобы я не была лишней… (Яков смотрит во тьму, широко открыв глаза.) Зачем ты так пьешь? Это убило тебя… Ты был красив…

Яков. Оставь…

Татьяна. Ты чувствуешь, как мне тяжело?

Яков (с ужасом). Как бы я ни был пьян — я все понимаю… вот несчастье! Мозг с проклятой настойчивостью работает, работает… всегда! И передо мною — морда, широкая, неумытая морда с огромными глазами, которые спрашивают: «Ну?» Понимаешь, она спрашивает только одно слово: «Ну?»

Полина (бежит). Таня!.. Таня, прошу тебя, иди туда… Эта Клеопатра… она сошла с ума! Она всех оскорбляет… Ты, может быть, успокоишь ее.

Татьяна (тоскливо). Ах, да отстаньте вы от меня с вашими дрязгами! Съешьте скорее друг друга, но не мечитесь, не путайтесь под ногами у людей!

Полина (испугалась). Таня!.. Что ты? Что с тобой?

Татьяна. Что вам нужно? Чего вы хотите?

Полина. Да ты посмотри на нее… она идет сюда!

Захар (его еще не видно). Я вас прошу — замолчите, наконец.

Клеопатра (так же). Вы… это вы должны молчать передо мной!..

Полина. Она будет кричать здесь… тут ходят мужики… это ужасно! Таня, я прошу тебя…

Захар (идет). Послушайте… я, кажется, с ума сойду!

Клеопатра (идет за ним). Вы от меня не убежите, я вас заставлю выслушать меня!.. А, вы заигрывали с рабочими, вам нужно их уважение, и вы бросаете им жизнь человека, точно кусок мяса злым собакам! Вы гуманисты за чужой счет, за счет чужой крови!

Захар. Что она говорит

Яков (Татьяне). Ты ушла бы. (Уходит.)

Полина. Сударыня! Мы порядочные люди и не можем позволить кричать на нас женщине с такой репутацией…

Захар (испуганно). Молчи, Полина… ради бога!

Клеопатра. Почему вы порядочные люди? Потому что болтаете о политике? О несчастиях народа? О прогрессе и гуманности, да?

Татьяна. Клеопатра Петровна!.. Довольно!

Клеопатра. Я не говорю с вами, нет! Вы здесь лишняя, это не ваше дело!.. Мой муж был честный человек… прямой и честный… Он знал народ лучше вас… Он не болтал, как вы… А вы вашими подлыми глупостями предали, убили его!

Татьяна (Полине и Захару). Да уйдите вы!

Клеопатра. Я сама уйду!.. Вы ненавистны мне… все ненавистны! (Уходит.)

Захар. Вот бешеная баба… а?

Полина (со слезами). Нужно бросить все… нужно уехать! Так оскорблять людей…

Захар. И почему она так?.. Если бы она любила мужа, жила с ним в мире… А то меняет каждый год по два любовника… и в то же время кричит!

Полина. Нужно продать завод!

Захар (с досадой). Бросить, продать… это не так, не то! Надо подумать… хорошенько подумать!.. Вот я сейчас говорил с Николаем Васильевичем… эта баба ворвалась и помешала нам…

Полина. Он ненавидит нас, Николай Васильевич… он зол!

Захар (успокаиваясь). Он слишком озлоблен и потрясен, но он умный человек, и у него нет причины ненавидеть нас. Его связывают со мной теперь, после смерти Михаила, вполне реальные интересы… да!

Полина. Я ему не верю, я боюсь его… он тебя обманет!

Захар. Ах, Полина, это все пустяки!.. Он очень разумно судит… да! Дело в том, что в моих отношениях с рабочими я выбрал шаткую позицию… в этом надо сознаться. Вечером, когда я говорил с ними… о, Полина, эти люди слишком враждебно настроены…

Полина. Я говорила тебе… говорила! Они всегда — враги! (Татьяна идет прочь и тихо смеется. Полина глядит на нее и, нарочно повышая голос, продолжает.) Нам все враги! Все завидуют… и потому бросаются на нас!..

Захар (быстро ходит). Ну, да… отчасти так, конечно! Николай Васильевич говорит: не борьба классов, а борьба рас — белой и черной!.. Это, разумеется, грубо, это натяжка… но если подумать, что мы, культурные люди, мы создали науки, искусства и прочее… Равенство… физиологическое равенство… гм… Хорошо. Но сначала — будьте людьми, приобщитесь культуре… потом будем говорить о равенстве!..

Полина (вслушиваясь). Это новое у тебя…

Захар. Это схематично, недодумано… Надо понять себя, вот в чем дело!

Полина (берет его за руку). Ты слишком мягок, мой друг, вот отчего тебе так трудно!

Захар. Мы мало знаем и часто удивляемся… Вот, например, Синцов — он удивил меня, расположил меня к себе… такая простота, такая ясная логика!.. Оказывается, он социалист, вот откуда простота и логика!..

Полина. Да, да… он обращает на себя внимание… такое неприятное лицо!.. Но ты отдохнул бы… пойдем, а?

Захар (идет за ней). И еще один рабочий, Греков… ужасно заносчив! Сейчас нам с Николаем Васильевичем вспомнилась его речь… Мальчишка… но так говорит… с таким нахальством…

(Ушли. Тишина, Где-то поют песню. Потом раздаются тихие голоса. Появляются Ягодин, Левшин и Рябцов, молодой парень. Он часто встряхивает головой; лицо добродушное, круглое. Все трое останавливаются у деревьев.)

Левшин (тихо, таинственно). Тут, Пашок, дело товарищеское.

Рябцов. Знаю я…

Левшин. Дело общее, человеческое… Теперь, брат, всякая хорошая душа большую цену имеет. Поднимается народ разумом, слушает, читает, думает… Люди, которые кое-что поняли, — дороги…

Ягодин. Это верно, Пашок…

Рябцов. Знаю… Чего же? Я пойду.

Левшин. Зря никуда идти не надо, — надо понять… Ты молодой, а это каторга…

Рябцов. Ничего. Я убегу…

Ягодин. Может, и не каторга!.. Для каторги тебе, Пашок, года не вышли…

Левшин. Будем говорить — каторга! В этом деле страшнее — лучше. Ежели человек и каторги не боится, значит, решил твердо!

Рябцов. Я решил.

Ягодин. Погоди. Подумай…

Рябцов. Чего же думать? Убили, так кто-нибудь должен терпеть за это…

Левшин. Верно! Должен. А ежели одному не пойти — многих потревожат. Потревожат лучших, которые дороже тебя, Пашок, для товарищеского дела.

Рябцов. Да ведь я ничего не говорю. Хоть молодой, а я понимаю — нам надо цепью… крепче друг за друга…

Левшин (вздохнув). Верно.

Ягодин (улыбаясь). Соединимся, окружим, тиснем — и готово.

Рябцов. Ладно. Чего же? Я один, мне и следует. Только противно, что за такую кровь…