Севастополист - Георгий Панкратов

были доброжелательны, не поднимали голос и часто тихо смеялись – даже посмеивались, – увидев что-то в книге или удачно пошутив.

Я смутно помнил, какими они были, когда встречали меня. Но теперь имел возможность рассмотреть, понаблюдать за ними. Их движения были медленны, словно они плыли куда-то. Тела выглядели расслабленно, даже если они предпринимали какое-то усилие – чтобы встать, найти книжку или закинуть в шкаф очередной белый шарик. Руки болтались вдоль стен, взгляд, если не был направлен в книгу, казался рассеянным. Их словно ничего не волновало, ничто не беспокоило, и даже книги не пробуждали в них ярких эмоций. Они просто садились в мягкие кресла и начинали читать. Такая их жизнь прерывалась лишь на сон.

Даже Инкерман, который далеко не постоянно жил здесь, а то уходил бродить по уровню, то снова возвращался, стал каким-то другим. Изменился. Мы общались тихо и спокойно, как здесь было принято. Но, кроме радости от встречи, у нас вдруг совсем не оказалось общих тем. Я пытался понять, что же случилось, и не мог найти слов. В его глазах как будто стало меньше света. Сам он казался мне медленным, нерасторопным, поддавшимся здешней волне. С другой стороны, он с той самой поры, как мы переступили порог Башни, принимал формы того, что происходило вокруг, встраивался в то, что здесь встречал, но скорее оттого, что не представлял, как здесь можно иначе, а вовсе не от желания, не от заинтересованности тем, что предлагала Башня. Он первым делом рассказал, как убегал от зомби, не зная, что те безопасны для всех, кто не занят тем же, чем и они.

– Когда они мне рассказали, я так злился, – говорил он, кивая на мирно сидящих с книжками братьев. – Ну, думаю, выйду, найду, наваляю им. Зомби! А потом смотрю на этих парней – на одного, другого – и чувствую: так все спокойно, так хорошо.

Потом я стал все больше замечать, что он замыкается, ходит задумчивый, не хочет говорить – хотя я редко видел его и с книжкой. Казалось, он насытился тем, что встретил здесь, и хотел бы чего-то еще. Многообразие Башни угнетало его – та предлагала варианты жизни, но все они были не для Инкермана. Я искренне надеялся, что он найдет свое. Но я не торопился, и, видя это, Инкерман вновь возвращался в наши книжные палаты. Ел раздутые шарики, раскачивался в кресле-качалке – здесь, как и в Севастополе, такие были.

Вообще, я заметил в убранстве жилища довольно много «севастопольского» – разве что так много книг не могло быть ни в одном доме города. Мы не уговаривались, что я останусь, что буду жить здесь сколько пожелаю; нет, я чувствовал, будто давно здесь – никто не был против, и я просыпался, жил. Перебрасывался парой слов с хозяевами. Что-то листал, рассматривал, бродил, качался в кресле. Именно в гостях у них я догадался, что хотя на втором уровне Башни и было село для отдыха и сна – мне запомнилось, не зря ведь кто-то с уровня ниже назвал его снотворным, как это точно! – но большинство здесь жило друг у друга или просто где придется, и никого это не беспокоило. Кроме разве что героев.

Беседа о героях стала первой в бесконечной череде наших длинных бесед. И она получилась увлекательной.

– Ты ведь был у отпросов? – однажды спросил Судак. Я подтвердил.

– Должно быть, тебя удивило то, что они называют наш уровень кухней.

– Они называли себя ФаКУ, – уточнил я.

– Фабрика-кухня, – кивнул Джа, – все верно. Хотя при этом нигде ничего не готовят? Это ведь кажется странным?

Я кивнул.

– Собственно, все, что здесь есть, пошло с кухни. Наш уровень – это разросшаяся кухня. Первые строители Башни были рабочими – их отличали крепкие руки и трезвые головы, они были подвижны и энергичны. Они строили лучший мир с таким энтузиазмом и скоростью, каким мы можем только позавидовать. Рвались ввысь и увлекали за собой своей сумасшедшей идеей. Но уже через пару поколений появились те, кто предпочел дистанцироваться от большой стройки, кому было хорошо там, где он появился, и ничего было не нужно. Они предпочитали посиделки на кухне, куда рабочие-строители приходили готовить и питаться. Предпочитали беседы, просмотры, чтение книг, которых в ту пору было значительно больше. Для них была очень важна зона комфорта – это предполагало удаленность не только от рабочих, но и друг от друга. Им нужно было больше места, а поскольку и их самих постоянно становилось больше, соответственно, расширялось и то пространство, что было необходимо им для жизни. Они начали постепенно захватывать пространство – оттесняя рабочих и огораживая все новые территории. А когда уровень был окончательно построен, рабочие внезапно осознали, что им остался лишь крохотный уголок на его обочине. Сами же территории их новые обитатели обустраивали под себя, не особо меняя внешне, лишь прикрывая приятными глазу декорациями и меняя функционал. Вот как-то так, – неожиданно подытожил мой собеседник. – А мы живем спустя множество поколений. Огромное множество, не поддающееся исчислению! Мы уже, считай, на всем готовеньком. Пользуемся достижениями предков.

Помню, мы гуляли по их коридорам, осматривали книги, останавливались у картин. Братья считали нормальным прекратить беседу, не договорив, а после снова неожиданно вернуться к ней. В тот раз к разговору о фабрике-кухне нас вернул Инкерман.

– Здесь так много людей, посмотри, – сказал он мне. – А сколько на Потреблении! Но ты разве слышал, чтобы севастопольцы призывались в таких количествах?

– Нет, – улыбнулся я и хотел возразить, но Инкерман не дал это сделать.

– Здесь своя жизнь, совсем другая. Сотни поколений сменились, только представь! – Это вызывало у него странную гордость, будто он сам – житель Башни не в первом поколении. Очутившись здесь и понимая, что назад дороги нет, Инкерман теперь очень хотел быть своим. Или хотя бы казаться. Он пропитывался духом Башни и пытался приобщить к нему меня.

– А представь, ты выведешь в мир маленьких людей? – продолжил Инкер. Признаться, я впервые задумался о таком только после его слов. – Они смогут подняться на уровень выше, на несколько уровней выше! И, может быть, выше нас! Но нижней жизни они не узнают. Здесь все маленькие люди – заложники судьбы, которую им определяют недалекие. И наши маленькие люди узнают о Севастополе только по нашим рассказам, Фи!

В его глазах читалась смесь восторга и сожаления.

– Поверьте, здесь, в Башне, мало кого интересует Севастополь, – вступил в разговор Джа. – Здесь свое былое. Им гордятся, его ценят.

– Ценят скорее результаты, – возразил