Польское Наследство - Владимир Романовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, вред от того, что зло в душах.
– Не понимаю, – сказал Дир. – В душах, в душах … Чистые души, нечистые души … Что-то у вас, парни, сложно все.
– Нет, все просто, – вмешался Исай. – Если человек устыдился своего поступка, значит, он стал лучше. Душа у него чище стала. Стыд заставляет мучиться духовно, и это очищает душу.
– Не заметил что-то. Мне, когда стыдно, – разоткровенничался Дир, – так только одно желание и есть – как бы скорее перестало быть стыдно. Бывало, сижу у себя в оранжерее, вспомню что-нибудь – так места себе не нахожу. И думаю – долго еще? Так порой прихватит, так прихватит…
– Это понятно, – сказал Исай. – Кто ж хочет долго мучиться! Но именно это и останавливает зло. В следующий раз, прежде чем совершить злой поступок, человек вспомнит о своих давешних муках совести, и крепко подумает – а стоит ли этот поступок таких мук?
– Но ведь тогда получается, что опять же он боится совершить такой поступок из страха, – логично заметил Дир.
– Да, но из страха перед духовной, а не физической, расплатой. Физическая расплата – когда есть, а когда нет, а духовная, как началась, так все сильнее. Людей бояться – это просто трусость, со всеми бывает, ничем не примечательное чувство. Бога бояться – благодать.
– Да при чем тут Бог, если просто совесть мучает?
– А совесть – чувство божественное, Создателем тебе данное.
– Так уж самим Создателем?
– Ну не на торге же ты ее купил себе.
Дир засмеялся, и монахи тоже хмыкнули. Славные парни, веселые, никого не обижают. Раньше Дир думал, что только воины бывают славные. Эти – не воины. А приятно с ними.
– А вот вы мне рассказывали, что когда Иисуса схватили, один из учеников выхватил сверд и отрубил стражнику ухо. Значит, сверд он все-таки с собой носил, несмотря на непротивление.
– Он был слаб, – сказал Исай.
– Но Иисус все-таки с ним дружил?
– Иисус со всеми дружил, и с сильными, и со слабыми. Все мы дети Создателя, и все мы Создателю дороги. Ты вот сам, Дир, скажи – были у тебя в жизни минуты слабости?
– Для воина это обычное явление, – ответил Дир. – Нужно только уметь слабость преодолеть.
– Но ведь она не сразу преодолевается?
– Как когда. В бою – так просто нет времени об этом думать, преодолеваешь сразу. А в жизни оно сложнее, наверное.
– Дир, а ты видел Владимира? – спросил вдруг Матвей.
– Какого? Крестителя?
– Да.
– Видел, конечно.
– И говорил с ним?
– Конечно, говорил. Однажды мы с Хелье дочку его из беды выручали, так он с нами поехал.
– Выручали из беды? Расскажи!
– Нельзя. Если Хелье согласится, тогда расскажу, а без его разрешения – нельзя никак. Может, это тайна какая великая.
– А которую дочку?
– Не скажу.
– А каков собой был Владимир?
– Ну … Небольшого роста, но крепкий такой. Ежели просто с ним говоришь, так он будто друг твой, но когда он же тебе приказ отдает – так властный у него голос делается, твердый. Я его знал, когда он уже старый был, но верхом ездил – не описать. В седло вскакивал – будто у него крылья, а конь сразу чуял – вот, господин пришел, и подчинялся.
Монахи уважительно слушали.
– А я, помню, застеснялся при нем, – продолжал Дир. – Смотрю на него, и язык отнимается. А он хлопнул меня по плечу, в глаза смотрит, говорит – как жизнь, воин? И сразу никакого стеснения – будто с родным отцом говоришь. Он умел … располагать к себе людей … И, помню, Хелье за глаза его недолюбливал сперва. Так вот, когда Хелье раненый лежал в детинце, Владимир к нему пришел, сам ему рану перевязывал, говорил ласково. А когда умер Владимир, то плач был в Киеве, все плакали, так любили князя.
Диру самому так казалось – теперь. Владимира он видел раза два мельком, и толком ничего про него сказать не мог, но образ Владимира, придуманный наполовину им самим, производил впечатление – прежде всего на самого Дира.
– Ты уж после Крещения с ним виделся, или еще до Крещения? – спросил Андрей.
Дир сперва даже не понял вопроса. И вдруг рассердился.
– Сколько мне лет, как ты думаешь? – спросил он.
– Ну … – Андрей смутился. – Не знаю.
– А ты? – Дир повернулся к Матвею. – А ты? – и к Исаю. – Сколько мне лет? А, люди добрые?
– Ну, лет сорок, или пятьдесят, – осторожно предположил Исай.
– Сорок три! – зло сказал Дир. – А Крещение когда было? А?
Монахи переглянулись.
– Давно, – ляпнул Исай.
– Пятьдесят лет назад оно было, молокососы!
– Дир, не сердись, мы ведь не нарочно…
– А? Не нарочно! Делаете из меня старика какого-то … Дураки…
Монахи заулыбались.
– И нечего скалиться!
Но Дир тоже улыбнулся – слишком они смущенно и по-доброму смотрели. Дир встал, обошел стол, крякнул, пригнувшись за ховлебенком, на котором сидели Матвей и Исай, запустил под ховлебенк руки, и поднял его, вместе с Матвеем и Исайем до уровня груди.
– Э! – сказал Исай, хватаясь за край, чтобы не свалиться.
Дир медленно опустил ховлебенк и, закряхтев, распрямился.
– Поняли? – сказал он. – Старик я, по-вашему? А?
– Да нет, мы не хотели…
– Не хотели … – заворчал он. – Волки козу есть не хотели, да голодны были…
– Ты нас прости, Дир.
– Да, прости.
– По-христиански, – многозначительно сказал Андрей.
– Вы меня не совращайте, – буркнул Дир. И засмеялся.
– А чего тебя совращать, ты и так с нами, – сказал Матвей, самый красноречивый.
– Это что значит?
– Сказано, кто подаст вам воды во Имя Мое – тот с нами.
– Так и сказано?
– Так и сказано.
– Ну, чего уж. Да … Мудро сказано, – отметил вдруг Дир. – Вообще-то в этой книге вашей, как бишь она называется … в Библии … наверное, много всяких премудростей есть.
– Много, Дир.
– Давайте еще выпьем, что ли, – сказал Дир.
Монахи согласились с энтузиазмом. Позвали хозяина.
***
Хелье проснулся на рассвете, почувствовав неладное. Вскочил, выглянул в окно. Нет, ничего особенного – город, река, ранние прохожие, все спокойно. Тем не менее, опытный, побывавший в тысяче переделок, чувствовал он, что в городе что-то не так. Или скоро будет не так. Как-то по-другому звучали голоса на улице, и порывы ветра отзывались в ставнях непривычным каким-то образом, в неправильной тональности. Одевшись, он вышел в столовое помещение, где возился, протирая столы затхлой тряпкой, сам хозяин.
– Нет ли новостей каких? – спросил Хелье.
Хозяин буркнул что-то по-польски. Хелье понял – что-то вроде «Ничего, что до меня касается». Ну и ладно.
Вскоре появились монахи. Помолившись, они готовы были к утренней трапезе. Хелье поздоровался с ними, сделал хозяину знак, и хозяин кивнул – скоро будем завтракать.
– Дир спит еще небось? – спросил Исай.
– Храпит, – кивнул Хелье. – Стены качаются.
Дир появился к концу завтрака – заспанный, в одной рубахе, с неопрятной бородой и торчащими в разные стороны остатками волос.
– Что это мы пили такое вчера? – спросил он. – Надо бы похмелиться.
– Дир, мне нужно отлучиться на некоторое время, – сказал Хелье.
– Куда это? – забеспокоился Дир.
– Есть в этом городе человек, к которому у меня дело. Вернусь к полудню. И поедем.
– Да, надо бы убраться отсюда, – неожиданно согласился Дир. – Противный город.
– Ты тоже что-то почувствовал?
– Э … Да нет, просто противный город, и все.
– Ладно. – Хелье встал, надел бальтирад со свердом, накинул сленгкаппу. – Не скучайте тут без меня.
Точного месторасположения дома он не помнил – бывал он здесь только один раз, года четыре назад. Поплутав по ненужно узким улицам, он в конце концов стал расспрашивать прохожих. Те, слыша киевские интонации, отвечали неохотно, отнекивались. В конце концов какая-то сердобольная баба объяснила ему, где живет искомый цирюльник Томлин.
Дом Томлина выглядел добротно по сравнению с остальными домами города. Прямые, гладкие стены, черепица вместо соломы на крыше. Хелье прошел через палисадник и несколько раз стукнул в массивную дубовую дверь. Открыл ему сам хозяин дома – человек пожилой, но очень подвижный.
– А, это ты, заходи, – сказал он таким тоном, будто они вчера расстались.
– Здравствуй, Томлин.
– Проходи, садись. Пить-есть хочешь?
– Я только что позавтракал.
– Ну, тогда сразу к делу. Вот.
И он выложил перед Хелье весь свой инвентарь – кинжалы прямые и кривые, большие, миниатюрные, с зазубринами и без. И точильный камень.
Сев на скаммель с наклонной спинкой, Хелье безропотно начал это все точить.
– Оба мы с тобою умельцы, – удовлетворенно сказал Томлин. – Ты точишь, я стригу. И лучше нас никого нет. Какие новости?
– Из Константинополя тебе письмо, – сказал Хелье. – Свиток в калите.
– О! Это кстати. Как давно писано?
– Восемь месяцев назад.
– Очень, очень кстати. Наконец-то! Я как раз жду человека на будущей неделе.
– А давеча от меня никто не заезжал?