Культура и мир - Сборник статей

Добавим еще одну причину – недостаточное, а иногда и полное отсутствие знания немецкого языка. Немецкий язык – бесспорно, язык великой европейской культуры. Ни одна нация не подарила миру такого числа музыкантов, поэтов, философов… Список немецких мыслителей высочайшего уровня неисчерпаем: Агриппа Неттесгеймский, Альберт Магнус, Рудольф Бультман, Теодор Адорно… наконец, Кант, Гегель, Шеллинг, Шлегель, Хайдегер, Ницше, Шопенгауэр… Это великолепное изобилие имен мыслителей имеет, с точки зрения филологов, и языковой корень: грамматическая упорядоченность предполагает и упорядоченность в голове. Все это так. Но автору статьи все же понятнее высказывание английского лингвиста Ричарда Порсона, иронически заметившего: «человеческая жизнь слишком коротка, чтобы изучать грамматику немецкого языка».

С 2005 года в Германии (т. е. с того времени, когда мощный поток эмигрантов из стран СНГ иссяк и, как свидетельствует немецкая статистика, в 2006 году в страну приехало только 3000 человек, в большинстве своем, этнических немцев, языком преимущественно владеющих), изучение немецкого для мигрантов стало обязательным. Курсов существует множество и собирают они, подчас, людей, для которых единственным общим языком действительно становится немецкий. Возникшая «немота» подталкивает к более динамичному освоению чужой речи, однако, путь этот связан с теми самыми трудностями психологического характера, о которых мы говорили ранее. К тому же, в процессе обучения учителя постоянно меняются, и создается ситуация, где «обучающие», в сущности, не отвечают за конечный результат, а значит, за одними курсами следуют другие, и только собственные способности и реальное усердие приводят к желаемому результату. Впрочем, несмотря на сложности среди определенной категории населения планеты Земля, немецкий всегда пользовался популярностью: в вузах ФРГ обучается 240 тысяч иностранных студентов. Приезжают и из России, но более всего из Китая – 27 тысяч человек. В Европе более 20 лет существует студенческая программа «Эразмус», предполагающая, что по окончанию хотя бы одного семестра, кандидат может поехать по обмену на срок от 3 месяцев до года, получая небольшую стипендию (110 евро в месяц). В перспективе Евросоюз планирует вложить в «Эразмус» 3,1 миллиарда евро, выдавать в два раза больше стипендий и довести количество студентов по обмену до трех миллионов. Самыми востребованными среди молодежи и сегодня остаются англоязычные страны: язык Вильяма Шекспира, по данным 2005 года, изучало 78 % студентов. Затем следует немецкий – 7 %, а третье место поделили испанский и французский; итальянский для изучения выбрало всего 2 %. (Задорожникова-Дюбаа 2006: 4).

На страницах западных изданий встречаются целые подборки восторженных отзывов участников «Эразмуса»: «после такого международного опыта я стал уверенней в себе», «мне кажется, я никогда бы не поняла, что такое единая Европа, если бы не приняла участие в Эразмусе…», «Я познакомился с другой культурой…». (Задорожникова-Дюбаа 2006: 4).

Желание учиться за границами своей страны остается стабильно высоким во всем мире и молодые россияне здесь совсем не исключение. Это и возможность увидеть мир, и престиж западного образования, и как следствие – достижение большей конкурентоспособности на западном и отечественном рынках труда. Список позитивов можно продолжить: международные контакты, быстрый карьерный рост, освоение новейших технологий. Источником финансирования учебы для россиян становится полная или частичная университетская стипендия, временное трудоустройство, иногда – ставка ассистента, собственные средства. Впрочем, сегодня вряд ли можно говорить об «утечке мозгов», по крайней мере, по этому каналу. Доля россиян не так уж и велика, многое решают финансы. По прогнозам социологов, к 2020 году плата за обучение в зарубежных вузах вырастет в 3 раза, при том, что все эти высказывания еще не были откорректированы международным экономическим кризисом! Да, в 2003 году Россия подписала Болонскую декларацию и сегодня центры и представительства ряда европейских университетов открываются в наших городах. Однако, российское образование редко признается в западных странах и, по горькому замечанию одного из соотечественников, «госдиплом журналиста вкупе с четырехлетним опытом работы по специальности в университете того же Бордо не стоит ровным счетом ничего» (См.: Задорожникова-Дюбаа 2006: 4).

Мигранты с высшим образованием стали в последнее время проблемой и для немецких должностных лиц: в 2005 году за Германией был признан статус страны иммигрантов, а значит – разрабатываются и специализированные программы, учитывающие и тех, кто в стране происхождения окончил высшее учебное заведение. Почти растрогали размышления одного из профессоров Ольденбургского университета – первого в стране предложившего программу для дипломированных иммигрантов из стран СНГ. В 2004 году Университет принял 17 наших соотечественников на педагогический факультет, позднее посчитав возможным после двух лет обучения получать квалификацию бакалавра по специальности «межкультурная педагогика». В немецких школах не хватает сегодня учителей, и ольденбургский профессор сетовал, что приезжают специалисты, а их возможности никто, практически, не использует. Замечу, что эти небольшие шаги навстречу были сделаны только по отношению к поздним переселенцам – российским немцам, среди которых, кстати, 40 000 учителей. Недавно опубликованные материалы Института изучения рынка труда и профессий при Федеральном агентстве по труду (ИИРТП) выявили, что доля безработных среди лиц с высшим образованием самая высокая: «… образование, полученное в странах исхода, с огромным трудом поддается конвертированию в работу и заработок… Профессиональное образование поздних переселенцев – недостаточное для успеха на рынке труда ФРГ, причем шансы у выпускников вузов – самые низкие» (Полян 2007: 12). Напомню, что поздние переселенцы – уникальная группа иммигрантов, по сути, таковыми и не являющаяся. С момента вступления на германскую землю они становятся гражданами ФРГ, в отличие от других приехавших, стремящихся получить этот желанный статус. Здесь с работой еще сложнее, образовательный уровень мигранта вообще не берется в расчет, и, как с горькой иронией отмечает одна из приехавших, «изначально для нас предусмотрена самая низшая социальная ступенька, независимо от нашего образования, опыта работы в странах, из которых мы приехали, личного потенциала и желания принести пользу государству на том поприще, где отдача от нас была бы большей» (См.: Шева 2007: 15; Бальцер 2008: 1). В подобном контексте оптимистические заявления ряда политиков о том, что тот или иной регион вот-вот полностью решит проблему занятости, видится лукавством или иллюзией. Здесь (как, впрочем, и в большинстве европейских стран) не столько работу подыскивают по месту проживания, сколько меняют адрес в зависимости от перспектив занятости. Европейский союз сегодня проживает очень непростые моменты, осложненные мировым финансовым кризисом. В Германии к тому же это и сложная политическая реальность, явно буксующая образовательная программа, отстающие, (несмотря на многолетние вливания) восточные земли… Сама работа оказывается предметом спекуляции: берут на короткое время, предельно удлиняя день – до минимума сокращая оплату и т. д. На страницах западных изданий сегодня появился термин «новый пролетариат». «Это иммигранты, их потомки, безработные и даже студенты», – отмечают французские издания. По их мнению, на родине Интернационала насчитывается (2006) 7 миллионов «бедных трудящихся», которые не в состоянии заработать себе на жизнь… Процесс «пролетаризации» не обошел стороной и выпускников высших учебных заведений, интеллектуальные круги: невозможность работать по специальности, немотивированные увольнения, нереализованная мечта о государственной службе. Наконец, «адский ритм работы является уделом не только рабочих, стоящих на конвейере. От него не в меньшей степени страдают кассиры, телефонные операторы, представители других профессий» (Б. Е. 2006: 2).

Дети – особая категория среды мигрантов: они избавлены от груза былых лет и интеграционные процессы – обретение языка, способность к контакту с немецкими сверстниками, постижение азбуки повседневннности протекают у них интенсивно и плодотворно. Однако, и им приходится сталкиваться с ситуациями, когда даже обыденные явления получают разную интерпретацию в школе и дома, приводя к внутреннему разладу. Многоязычные дети начинают познавать языки с малолетства, часто до трех лет, иногда процесс продолжается до пяти-восьми лет. Специалисты говорят в этом случае о первичном овладении языками или о постижении двух первых языков. В процессе взросления ребенок часто «перерастает» родителей в знании немецкого языка, что усложняет взаимопонимание поколений, порождая иронически-снисходительное отношение младших к старшим. А вообще – надо ли тратить время и усилия на овладение языком покинутой родины? Эта тема волнует многие двуязычные семьи. Приведу аргументы из книги Тове Скутнаб-Кангас, подтвержденные и собственными наблюдениями. Выросшая на пересечении двух культур, двух языков – финского и шведского, она убеждена: родители, отказавшиеся от родного языка, встретятся в дальнейшем с серьезными испытаниями. Ребенок взрослеет, вам хотелось бы рассказать ему о чем-то важном для вас, но сделать это на чужом языке очень трудно, а вашего ребенок не знает. Он не может понять и разделить ваши мысли и переживания, язык – средство общения – превращается в барьер между поколениями» (Маген 2007: 7).