Жизнь Гюго - Грэм Робб

Именно в атмосфере полускрываемых тайн Гюго написал три своих следующих крупных труда. Чувство нависшего позора и «ледяной ветер ненависти, дующий над морем» (враждебные статьи) помогали ему поддерживать свой имидж, за которым он мог стареть, храня свой позор и создавая впечатление того, что ему удалось выжить.

Первое из трех этих произведений было напечатано в 1864 году. Название вводило в заблуждение: «Вильям Шекспир». Все начиналось как предисловие к переводу пьес Шекспира, сделанному Франсуа-Виктором. К тому времени, как предисловие было закончено, оно дошло до объема короткого романа, и пришлось писать другое предисловие, более короткое.

Начав с одной из самых неточных биографий Шекспира из всех существовавших, Гюго быстро перешел к истинной теме – величайшим гениям всех времен, которые принадлежат «к области Равных» и, следовательно, находятся выше сравнения: Гомер, Иов, Эсхил, Исайя, Иезекииль, Лукреций, Ювенал, Тацит, Иоанн Креститель, апостол Павел, Данте, Рабле, Сервантес и Шекспир. «Каждый новый гений – это пропасть. И все же существует такая вещь, как традиция. Традиция, которая переходит из одной пропасти в другую». Себе Гюго оставляет место в этом ряду, так как «серия продолжается». «Эти люди взбираются в гору, влезают на облако, исчезают и появляются вновь. За ними следят и наблюдают. Они идут по краю пропасти. Их ошибки радуют некоторых наблюдателей… „Как они мелки!“ – говорит толпа. Они гиганты».

В «Вильяме Шекспире» Гюго дал волю своим предубеждениям, отправив Гете на свалку истории, потому что его «равнодушие к добру и злу проникло ему в голову». Он превозносил революцию 1830 года в литературе, которая тридцать четыре года спустя позволила его сыну переводить шекспировские фразы вроде «ягодицы ночи» на французский язык. Он нападает на косных поборников языка: «Словарь существует сам по себе. Представьте, что ботаника сообщает овощу, будто его не существует!»

Очень малая доля его суждений основана на истинном знакомстве с Шекспиром. Он писал на чистом воодушевлении. «Я восхищаюсь всем, как зверь, – написал он во втором разделе четвертой книги части второй. – Вот почему я написал эту книгу… Мне казалось, что нашей эпохе не помешает этот пример глупости». Страницы взрываются сложными метафорами, главы загромождены именами собственными и эпитетами; аксиомы сыплются градом, как будто книга о Шекспире служит лишь предлогом для того, чтобы поговорить о себе.

Однако в конце концов Гюго собирает свои мысли воедино. Красота должна служить Истине. «Поэт существует для людей. Pro populo poeta». «Мы хотели бы видеть кафедру в каждой деревне, с которой Гомера объясняли бы крестьянам». С одной стороны он помещает гениев и народ; с другой – жалкую кучку завистливых критиков: «Похоже, они какие-то бродячие поэты. Префект полиции, в невежестве своем, допускает брожение умов. О чем, интересно, думают власти?»

За сарказмом крылась обида на несправедливость. Возможно, он и привык к гневным отповедям, возможно, они составляли его хлеб насущный, однако то была очень неприятная диета. «Вильям Шекспир» развивал тему, начатую в некрологе Байрона 1824 года. Там Гюго представлял, как великие литературные имена образуют вокруг него новую семью. Откровенное сходство «Равных» с самим Гюго, как портреты шотландских королей в Холирудхаусе, – не просто слабая струнка, но трогательная дань его трагедии: истинная семья заменена семьей, состоящей из сплошных Викторов Гюго.

«Вильяма Шекспира» во Франции подняли на смех. Решили, что Гюго помешался. Уверяли, будто Виктору Гюго следует взять другой титул: «Я сам». В неподписанной статье в «Фигаро» Бодлер дал чуть более взвешенную оценку: «как и все его книги», «Вильям Шекспир» «полон красот и глупостей». По мнению Бодлера, глупее всего была политизация Шекспира: «Шекспир – социалист. Он этого никогда не понимал, но не это главное».

Трехсотлетие со дня рождения «старины Уилла» собирались отмечать в парижском Гранд-отеле; там же предстояло объявить о выходе книги Гюго и переводов его сына. Комитет, в который входили Берлиоз, Дюма, Готье и Жанен, решил, что Гюго будет представлять пустое кресло, задрапированное черным. Власти узнали о замысле и известили дирекцию Гранд-отеля, что празднование отменяется. Эта победа со знаком «минус», возможно, утешила Гюго перед другими нападками. Но, после бегства Адели и долгого отсутствия жены и Шарля, неуспех у критиков «Вильяма Шекспира» растравил глубокую рану. Гюго ворчал по-стариковски: «По-моему, я начинаю всем мешать. Я буду молчать четыре года или пять лет… Мне осталось не так много времени. Я потрачу его на написание, а не на публикацию книг»{1139}.

Шел тринадцатый год его ссылки.

В каком-то смысле Шекспир 1864 года в самом деле был социалистом. Во Франции ширилось недовольство Наполеоном III, и даже выход книги мог стать сигналом к восстанию. Французские власти снова надавили на Бельгию, требуя выслать смутьянов, и на этот раз бельгийский парламент согласился ужесточить наблюдение за иностранцами. Бельгийский министр иностранных дел обвинил Гюго в «развращении молодежи». Таким образом, Гюго поставил своего рода рекорд в литературе того времени: сорок лет официально признанного развращения молодежи. Его пригласили председательствовать на студенческом конгрессе в Льеже. Гюго не поехал, но прислал вместо себя коммюнике, в котором призывал студентов проходить в дверь с надписью «Мир и свобода!». Тем не менее власти считали, что самим фактом своего существования Гюго подрывает учебный процесс. Министр образования заявил, что студенты из-за Гюго не могут сдавать выпускные экзамены{1140}.

Тем временем и в странах, поддерживавших Вторую империю, Гюго начали считать социалистическим пугалом. «Отверженных» публично жгли в Испании, а в июне 1864 года папа Пий IX, словно предчувствуя выбор потомков, добавил «Отверженных», «Госпожу Бовари» и все романы Стендаля и Бальзака в Список запрещенных книг{1141}.

Очевидная тревога Второй империи и ее прислужников в виде исключения стала вполне разумным ответом на огромную тень Гюго. До него ни один писатель XIX века не пользовался таким литературным и политическим влиянием. Если закрасить на карте мира страны, в которых ощущалось влияние Гюго, там было бы больше красных пятен, чем розовых на карте Британской империи. Роль Гюго в историческом развитии нескольких стран способна стать поводом не для одной биографии. Отклики позволяют сделать несколько ценных выводов о самом Гюго.

Около трех дюжин деклараций и открытых писем, написанных Гюго к различным международным событиям, выступают под двумя знаменами: жизнь и свобода. Многие напрямую отождествляли Гюго с кампанией за отмену смертной казни. В 1865 году в Лондоне вышел новый перевод «Клода Ге» под названием «Смертная казнь», и когда шестерых фениев обвинили в совершенных в Ирландии терактах, их жены обратились к Гюго. Гюго написал послание «К Англии», в котором недоумевал, почему в стране, давшей миру Уилберфорса, Кобдена и Роуленд-Хилл (так он воздавал должное британской почтовой службе), в стране, которая научила остальной мир колонизировать и цивилизовать дикарей, восстанавливают «политическую виселицу»? Почему овдовевшая королева Виктория позволяет убивать мужей других женщин?

Пышное, взвинченное, полное противоречивых высказываний, воззвание Гюго возымело желаемое действие. Его попытку перенести «ирландский вопрос» в этическое и конституционное поле полезно сравнить с катастрофической политикой Великобритании. Кроме того, он сыграл роль «адвоката Бога»{1142} на Джерси, в Бельгии и Италии, и считается, что во многом благодаря Гюго смертную казнь убрали из конституций Женевы, Португалии и Республики Колумбии. Он даже просил, чтобы Хуарес пощадил марионетку Наполеона III, мексиканского императора Максимилиана: «благородно уничтожить виселицу на глазах у виновного». Он приветствовал борцов за свободу на Крите, призывал русских солдат перестать резать своих польских братьев и выпустил длинное стихотворение о поражении Гарибальди от рук французов в Ментане в окрестностях Рима. «Голос Гернси» (La Voix de Guernsey){1143} почти сразу же перевели на английский (перевод выполнен «выпускником Оксфорда» сэром Эдвином Арнольдом), немецкий, венгерский, испанский языки; четыре раза его переводили на итальянский. К голосу Гюго, писал один португальский граф, «с уважением прислушиваются Восток и Запад, а его эхо достигает самых отдаленных уголков Вселенной». Обычно он также достигал кабинетов международного издания «Курьер Европы» и транслировался по всему миру. В Мексике позиции французской армии забрасывали цитатами из «Наполеона Малого» и листовок, содержавших знаменитый призыв: «Кто вы? Солдаты тирана. Лучшая часть Франции на нашей стороне. У вас есть Наполеон. У нас есть Виктор Гюго».