Жизнь Гюго - Грэм Робб

Однако дело вовсе не в рыбаках. Возможно, Гюго следовало сохранить первоначальное заглавие, L’Abîme («Пропасть» или «Пучина»). Как в «Моби Дике», потрясающем примере сходства без влияния, истинные «отступления» – это повседневные дела и мысли людей. Даже на измученного обозревателя «Фрейзерз мэгэзин» подействовал ураган технических терминов Гюго, почерпнутый из стопки наполовину прочитанных книг и пособий: «Все, что автор когда-либо читал и думал о ветре, свалено в кучу, чтобы утяжелить повествование, нарушить наш покой, оскорбить, ударить наотмашь; мы выходим из этой главы опустошенные, измученные»{1178}. Жаль, что Гюго решил опустить еще девять написанных им глав о ветре!

«Тружеников моря» можно читать по-разному и свести к мягкой аллегории. Сам Гюго утверждал, что роман показал окончательную победу Молитвы над «самым ужасным деспотом: Бесконечностью»{1179}. В англоязычных изданиях, начиная с самого первого, с гравюрами Гюстава Доре{1180}, название всегда передавалось так: «Работники моря». «Труженики моря», хотя не такое изящное, сохранило бы политическую составляющую и показало, что роман есть аллегорическая метафора всего XIX века. Технический прогресс, творческий гений и тяжелый труд преодолевают зло, присущее материальному миру: в задачу Жильята, как в задачу любого инженера, входит победить земное притяжение и, таким образом, по замыслу Гюго, преодолеть бремя первородного греха. Он писал роман для народа, и потому он стал кратким изложением того, что отделяет Гюго от его литературных корней: собирательное название, неграмотный главный герой и предпочтение тяжелого физического труда праздным размышлениям.

В «Тружениках моря» можно видеть и единственный великий памятник младшей дочери Гюго в его творчестве: огромный монолит, нависающий над изящной поэтической мифологией, возведенной вокруг Леопольдины. В конце Жильят возвращается с победой, но узнает, что дочь Летьерри любит англиканского священника. Жильят отказывается от награды, убирает последнее препятствие на пути к браку и, сидя в своем «кресле» на скале, наблюдает, как новобрачные плывут к горизонту. Сам он медленно тонет в волнах прилива: «Тот, кто спасся от моря, не спасется от женщины». Сцена, переданная с потрясающей точностью и идеальным чувством времени, позволившим Гюго располагать огромные куски текста так, как если бы они были частями гигантского здания, почти всеми осуждалась за неправдоподобие. В последней сцене видели доказательство того, что автор «впал в детство». В последнем случае можно посоветовать читателям Гюго только одно: не стареть.

Возможно, в романе спрятана еще одна аллегория на самого Гюго и Вторую империю: мошенник Клюбен/Луи Бонапарт намеренно сажает на мель корабль государства, который затем спасает Жильят/Гюго{1181}.

Некоторые сцены из «Тружеников моря» западают в голову прочно, как детские воспоминания. Все обычно перечитывают романы Гюго и обнаруживают, что они вовсе не чрезмерно длинны, а, наоборот, вовсе не так длинны, как следовало: шторм, который оказывает на мозг такое же воздействие, как внезапное падение атмосферного давления; «населенный привидениями» маяк на скале на мысе Плейнмонт, где встречаются контрабандисты[48]; и, конечно, pieuvre. По словам Роберта Шерарда, местные мальчишки были недовольны тем, что Гюго выдумал чудовище, и все же отдали должное его фантазии, так как стали меньше плавать в море{1182}.

Что такое pieuvre (в русском переводе – «осьминог» или «спрут»)? «Кровососная банка». «У него нет костей, у него нет крови, у него нет плоти. Он дряблый. Он полый». «Не то тряпка, не то закрытый зонт без ручки». «Сравнения pieuvre с гидрами античных мифов вызывают улыбку». «Комок слизи, обладающий волей». «Ужасно быть съеденным заживо, но есть нечто еще более страшное – быть заживо выпитым»{1183}. Гюго утверждал, что видел, как его сына Шарля преследовало такое существо, когда он отплывал с острова Серк{1184}, а недавние глубоководные экспедиции засняли чудовищ не менее страшных, чем чудовища, описанные Гюго, хотя некоторые подробности, всплывшие из глубочайших расщелин подсознания, так и не подтвердились: «У него одно отверстие… Что это – анальное отверстие или зев? И то и другое»{1185}.

У критиков «Тружеников моря» задача была проста: они просто переводили роман в «нормальный» регистр для юмористического эффекта. Автор пародии, скрывшийся под псевдонимом «Виктор Гого», обвинял Гюго в том, что он нарочно заполняет страницы синонимами, чтобы увеличить гонорар, – как будто ему нечего сказать. На самом деле Гюго отказался от крайне выгодного предложения газеты «Век». Ему предлагали полмиллиона франков, чтобы роман печатался в газете с продолжением. Гюго понимал, что «Тружеников моря» нельзя публиковать отдельными выпусками{1186}. В пародии «Виктора Гого» персонажи стоят на месте и ждут, когда же начнется действие, когда вдруг замечают «тень, образ, вещь, которая может быть парусом, мачтой, лодкой, шлюпкой, судном, которое ускользало, убегало, исчезало, скрывалось из вида» и т. д.

«Куда же идет это судно? – спрашивали они.

Куда же оно идет, дорогие читатели? Это великая тайна: оно идет искать тружеников моря»{1187}.

Мелькает подозрение, что авторам пародии удалось кое-что угадать. Гюго относился к словам как к объектам, которые можно рас пространять в трех измерениях: звуке, виде и осязании. Единственный критик поколения Гюго, который мог бы написать достойный отзыв о романе, был вечно молчавший Сент-Бев. Выказать публичную поддержку Гюго предоставили Александру Дюма. Он выпустил приглашения на «осьминожью» вечеринку, которую властям труднее было отменить, чем банкет в честь трехсотлетия Шекспира. Устроителей волновал главный вопрос: «жареный осьминог или осьминог запеченный»?{1188}

Что странно, нападки по поводу другого места в романе задевали Гюго до глубины души, и даже сейчас в англоязычных странах его продолжают за это критиковать. Введенный в заблуждение источником, Гюго спутал волынку с рогом для табака (bug-pipe и bagpipe). «Всего одна буква! – писал он позднее. – Альбион в ужасе вскидывает руки… Во многих газетах скандал вылился на первые полосы»{1189}.

Для Гюго такое отношение показалось особенно невежливым. Он посвятил роман острову Гернси. Он даже позволил Англии сказать первое слово: «Christmas 182…» Однако bug-pipe – лишь один из нескольких «гюгоизмов». После возвращения капитана Клюбена приветствуют сердечным: «Прощайте, капитан!» Залив Ферт-оф-Форт был назван «Первым из четырех». Претензии были и к написанию слова «дамба». Двадцать семь лет спустя «Сатердей ревю» продолжала издеваться над абзацем, посвященном «bug-pipe»: «Затем Гюго приступает к описанию шотландского горца… Бродячий кельт, который продал Жильяту национальное орудие пытки, наверное, был пародией на настоящего шотландца, так как носил шапочку, украшенную цветком чертополоха вместо орлиного пера, «фартук» вместо килта…»{1190}

Кроме того, Гюго щедро наделил шотландца «мечом», «тесажем» (вместо тесака), «кинжалом» и «коротким ножом с черной рукояткой» – итого четыре клинка – и двумя «поясами, кожаным и матерчатым»{1191}.

Только Роберт Луис Стивенсон предположил, что такие ошибки составляют часть безумного обаяния Гюго{1192}. Такие же нелепые ошибки совершают до сих пор англичане, когда говорят о Шотландии, и все, кто предпочтет точный каталог Шотландского высокогорья череде орфографических ошибок Гюго, наверное, все равно не дочитают роман до конца. Гюго упорно не желал учить английский язык, что позволило ему сохранить некоторое отстранение. Он придумывал свою этимологию иностранных слов: так, над Жильятом, работавшим на своей скале, кружат белые ghouls («упыри») вместо sea-gulls («чайки»); ядовитый гриб поганка (toad’s stool) назван «табуретом жабы»){1193}; а королева Виктория и не ведала, что ее называют «проституткой» или даже «гомосексуалкой»[49]{1194}.

Другая особенность, отличающая Гюго от обычных невежд, – его странные отношения со словарем. Когда Вакери и книгоиздатель Гюго указали ему на ошибку с bug-pipe, Гюго настаивал на том, что он прав: «Так и надо писать – BUG pipe. От слова bugle («горн, охотничий рожок»){1195}. Если такой подход кажется странным, следует помнить, что создатель Бюг-Жаргаля настойчиво привязывался к иероглифике своего имени. Он, как ребенок, думал, что в имени заключена важная часть его личности. Не стоило лишать его букв UG{1196}!

Месяцы после выхода «Тружеников моря» были посвящены написанию еще одного романа, «Человек, который смеется», и замыслу нескольких неудавшихся проектов: «Виктор Гюго в изгнании», призванному конкурировать с пиратскими изданиями «Возмездия» и «Наполеона Малого», и внушительной народной энциклопедии «Все для тебя. Произведения человеческого духа в XIX веке», в котором все познания человечества подавались бы в свете идеологии Гюго.