Неделя на Манхэттене - Мария Ивановна Арбатова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– С ума сошла, такое говорить по телефону? Нас же слушают! – оборвал он меня с застойной интонацией. – Хочу предложить тебе заработать!
– На лучших условиях, чем мой литературный агент? – снова хихикнула я.
– Я открыл галерею, а ты должна приходить ко мне с богатыми знакомыми, убеждать их, что картины надо покупать только у меня, и получать за это процент.
Наверное, я слишком громко расхохоталась, и он обиделся:
– Вы тут всё ещё тупите по-совковому, а я – стал настоящим американцем. Ты просто не представляешь, какие люди мне приводят покупателей! И политики, и депутаты, и звёзды шоу-бизнеса, и я им всем отстёгиваю!..
И бросил трубку.
– А сколько мест в «Миллениуме»? – спросила я Льва.
– Тысяча четыреста.
– И на всё про всё полчемодана книг?
– Вы выступаете не в «Миллениуме», а в гостиной радио «Давидзон». В «Миллениум» нереально собрать людей за неделю. Вы ж неделю назад мне написали, – напомнил Лев.
– Радио «Давидзон» такое крутое, что имеет гостиную?
– Ну, зал есть, – замялся Лев.
– А почему мы оставили книги в кассах «Миллениума», а не завезли на радио «Давидзон»?
– Чтоб не таскаться с ними, мы же здесь все свои!
Пока ждали Людмилу, Лев пожаловался, что брайтонский зритель ещё вчера покупал билеты на приличные российские спектакли, а сегодня насыщается блюдами типа «Лёвчик и Вовчик – тыщу лет вдвоём!» И внешний вид прохожих это активно подтверждал.
Наконец появилась Людмила Пиковская – менеджер концертных программ радио «Давидзон», бывший концертный директор Московской областной филармонии. И книги переместились из кассы «Миллениума» в багажник её машины. Людмила оказалась симпатичной бесцеремонной дамой бойцовской породы.
Разворачиваясь на автомобиле через две сплошные и с ходу тыкая, объявила:
– Мы с тобой одного поля ягоды, у меня муж – китаец! Рассчитывали твоим интервью собрать публику, но ты такого налепила, что тут митинг возле радио против тебя устроили! И на форумах про это писали, и на стенах расклеивали. Мы даже пригласили пару крепких мужчин на случай провокаций.
Мне, прошедшей через кучу своих и чужих выборных кампаний на разные уровни власти, слово «провокация» в брайтонском исполнении казалось таким же комичным, как и их вывески. Но я не стала спорить, Людмила лучше представляла адресную группу своего радио, авторскую программу на котором вела Валерия Новодворская. А в перерывах её программы звучала реклама такси: «Наши люди на такси в булочную не ездят! А наши – ездят!» И ложилась на колбасное ухо также органично, как шутка про «Славу КПСС».
– Мы с Лёвой конкуренты. Он делает свои концертные программы, я – свои. Он работает на одном радио, я – на другом! – добавила Людмила с неопределённой интонацией. – Но мы не ссоримся, нас здесь не так много, чтобы ссориться.
Машина покаталась по незапоминающимся улочкам и затормозила возле двухэтажного… гаража. В российской глубинке так строят гаражи с автомастерскими.
– Приехали, – сказала Людмила, и я решила, что это американский юмор. – Только лифт сломан, придётся тащить книги по лестнице.
– А где гостиная радио?
– На втором этаже.
– В этом… гараже? – не поверила я своим глазам. – Можно вас сфоткать на его фоне для блога?
– Нет-нет, – замахала Людмила руками. – Там внутри табличка радио «Давидзон», возле неё сфоткаешь, чтоб выглядело солидно.
Не обсуждая, что люди, сбежавшие от соцреализма, создали свой собственный брайтонский соцреализм, я сфоткала Людмилу возле таблички радио на лестнице. А на втором этаже всё выглядело уже не так нелепо, как снаружи, обычный провинциальный офис с милыми доброжелательными людьми.
Зальчик радио «Давидзон» казался смесью красного уголка и школьного класса, а окна были прикрыты занавесками чередующегося красного и бежевого цвета. Сверху на бежевую спускалось полукружье красного куска занавески, а на красную – бежевый. И это выглядело настолько беспомощно-советским, что я мгновенно заткнулась про то, что у нас такое только за тысячи километров от столицы.
Даже повосторгалась антиквариатом студийного оборудования, ведь как бывшая радиоведущая, различала, в каком веке что произведено. В России мы имели возможность меняться, а здесь часы остановились с переездом. Оставалось только радоваться, что эти понаехавшие создают прямые эфиры, а не моют американские стаканы и не ставят американские антенны, как когда-то делал сам хозяин «Давидзон-радио» Грегори Давидзон.
Я подкрасила губы и получила стакан чая в кабинете Людмилы, пока она дозванивалась в книжный магазин «Санкт-Петербург» и воздевала руки к небу:
– Ну скажи, сколько может ехать сюда курьер, если весь Брайтон за это время можно пройти пешком? Видишь, как мало народу? Ты обидела евреев, а в Америке нельзя обижать евреев! Теперь ты не заработаешь выступлением!
– У нас не коммерческая поездка, а туристическая.
– Все к нам приезжают заработать. Кто только не выступал в этом зале! И Жириновский, и Проханов, и Новодворская!
– Про Новодворскую понятно, но зачем это Жириновскому и Проханову? Разве что поглазеть на вас как на экзотику.
– Ой, не надо мне только про политику, меня политика не интересует. Я в Америке потому, что хочу быть около своих внуков. И кручусь здесь так, что мне даже когда взять язык! – отмахнулась Людмила.
Так и сказала – «взять язык». На этой высокой ноте я отправилась в зал, заполненный на одну треть. И эта треть делилась на две категории: сумасшедших дедов и грустных женщин. Была ещё сумасшедшая бабка с волосами истошного красного дерева, но она шла не по списку грустных женщин, а по списку сумасшедших дедов. И потому с первых тактов потребовала дискуссии вопросом:
– Шо вы думаете за Ходорковского?
Я поняла, что «за» означает позицию в защиту Ходорковского, но оказалось, она спрашивает не для того, чтобы узнать моё мнение, а для того, чтобы озвучить своё. И «за» работает здесь как в брайтонском анекдоте: «Изя, скажи, как будет по-английски „за“? Я хочу поговорить с тем негром за его машину…»
После набора кричалок про Ходорковского она произнесла монолог на тему того, что я неправильно живу, имею ошибочное представление о мире и положении евреев в России. После чего вежливо попрощалась и ушла «с чувством глубокого удовлетворения», полученного за 25 долларов, потраченных на билет.
Второй представитель сумасшедших дедов мирно спал в кресле на заднем ряду, а под финал встряхнулся как птица, вскочил, заорал сразу на всех что-то невнятное и местами матерное и вышел до того, как его начали выводить насильно. Видимо, хотел купить за 25 долларов именно такой досуг.
Третий сумасшедший дед методично голосил:
– Как вы смеете не полюбить Израиль? Ведь вы еврейка! Вы оскорбили этим свою мать, своего знаменитого
