Седьмой круг ада - Игорь Болгарин

– Да. Он тогда сказал, что по традициям русской армии меня не повесят, а расстреляют.

– Вы способны шутить… Ну а если я скажу вам, что смерти можно избежать даже теперь?

Кольцов зевнул. Щукин вдруг подумал, что он завидует выдержке этого человека.

– Я знаю ваши условия, – спокойно сказал Кольцов. – Но ведь я уже однажды передал вам, что не приму никаких условий.

– Значит, предпочитаете смерть?

– Я уже с нею смирился.

– Ну что ж… Одевайтесь! – Щукин подождал, пока Кольцов медленно надевал брезентовую куртку с бубновыми тузами на спине и на груди, приказал: – Следуйте за мной!

Первым по коридору шел надзиратель и, гремя ключами, открывал тяжелые тюремные двери. Следом шагал Щукин, за ним – Кольцов. Замыкал это шествие дежурный офицер.

Жалобно проскрипели на ржавых петлях с десяток тяжелых металлических дверей – и наконец все четверо очутились во дворе. Но это не был тесный, огороженный высоким каменным забором дворик, над которым повис перечеркнутый колючей проволокой крошечный прямоугольник серого неба. Это был большой двор, он тянулся вдаль. Повсюду здесь было много ветра, дождя и серого неба. Это была почти воля.

Они немного прошли по мощенному булыжником двору.

– Я сейчас вернусь! – сказал Щукин дежурному офицеру и исчез в приземистом угрюмом здании комендатуры.

Кольцов остался с надзирателем и дежурным офицером. Молча стояли под дождем. Надзиратель закурил, вопросительно взглянул на офицера. Тот кивнул. И тогда надзиратель протянул Кольцову кисет:

– Закуривай.

Кольцов не отказался. Непослушными руками свернул цигарку, прикурил. Пыхнул дымом и спрятал цигарку от дождя в рукав. Удовлетворенно и радостно щурясь, огляделся вокруг.

– Во-во! – уловив взгляд Кольцова, сказал надзиратель. – Двадцать два года служу в крепости, а чтоб из тех камер через эти двери – ни разу не было!

– Должно, капитан, для тебя что-то повеселее придумали, – многозначительно добавил дежурный офицер. – Теперь просто стрельнуть – мало…

Закончить свои мысли он не успел: вернулся Щукин. Передал дежурному офицеру листок бумаги. Тот внимательно и придирчиво его прочитал, обернулся к надзирателю:

– Ступай! Ты свободен!

Надзиратель удивленно посмотрел на офицера, перевел взгляд на арестанта, но не тронулся с места: происходило нечто, чего он не мог понять.

– Я говорю: ступай! Господин полковник взяли его под свою ответственность!

Надзиратель, так до конца ничего и не поняв, все же не решился ослушаться офицера: круто развернулся и, время от времени оглядываясь, зашагал к входу в крепость.

Дежурный офицер проводил полковника Щукина и Кольцова к автомобилю. И, приложив руку к козырьку фуражки, стоял так, пока полковник и арестант не уселись в автомобиль, пока автомобиль не тронулся с места и не исчез в черноте туннеля, ведущего из крепости…

В город они не заехали, миновали его окраинными улицами. После стольких месяцев заключения Кольцов словно заново открывал для себя мир. Отцветают сады. Бродят по пригоркам куры. Небо. Облака. Ветер полощет белье. Господи, как прекрасно жить!.. Вместе с тем его ни на мгновение не покидали упругие, как удары сердца, вопросы: «Куда? Зачем? Неужели смерть?..»

Щукин долго и упрямо сидел молча, смотрел не в окно автомобиля, а себе под ноги. Наконец, когда уже давно скрылся из виду Севастополь и промелькнули еще два или три селения, Щукин поднял на Кольцова усталые и вместе с тем колючие глаза, сказал:

– На этот раз вы обманули смерть. – И, торопливо подняв руку, остановил Кольцова. – Не благодарите меня, я здесь ни при чем. Более того, будь на то моя воля, вы были бы расстреляны еще там, в Харькове… Жизнь и свободу даровал вам главнокомандующий барон Врангель. Вы, видимо, не знаете: он пришел на смену Деникину. Причин, почему барон решил сохранить вам жизнь, я не знаю – не интересовался. Да и важны ли для вас причины?

Кольцов не ответил. Он был оглушен сообщением полковника и из-за переполнявшей его радости не сразу собрался с мыслями. Лишь несколько позже спросил:

– Куда мы едем?

– Уж не думаете ли вы, что я отвезу вас на Перекоп и передам в объятия Дзержинского?! – раздраженно спросил Щукин.

– Не думаю.

– Скажите, когда остановить машину. И идите куда глядят глаза. Попадетесь снова – будем считать, что судьба немилосердна к вам… – Подумав немного, Щукин добавил: – Будь на моем месте кто-то другой, расстрелял бы на обочине, и дело с концом. А доложил бы, что отпустил. Кто проверит!

– А почему бы вам так и не поступить? – спросил Кольцов.

– Осмелели! Поверили, что избежали смерти! – ухмыльнулся Щукин. – Просто в этом мире я еще верю в твердую порядочность, в твердую честь и в твердое честное слово.

– Вы дали честное слово? – догадался Кольцов. – Кому?

Щукин не ответил. На капот автомобиля набегала дорога. Она становилась более извилистой, петляла, объезжая пригорки. Потом вплотную к ней приблизились леса. Деревья клонились ветвями на дорогу.

– Здесь сойдете! – сказал наконец Щукин.

– Мне все равно, – ответил Кольцов.

Щукин приказал шоферу остановить автомобиль.

– Выходите!

Кольцов вышел из машины, и ему в лицо ударили запахи прелой листвы и цветущей акации, от этих запахов у него даже закружилась голова. Следом за Кольцовым вылез Щукин.

– Вы свободны, – сказал он. – Но прежде чем вы уйдете, я обязан выполнить одно неприятное для меня поручение и передать вам письмо моей дочери. Надеюсь, по прочтении вы уничтожите его, дабы в случае чего не скомпрометировать ее.

– Как? Разве Таня еще не уехала в Париж? – удивленно спросил Кольцов.

Но Щукин словно не слышал этих слов.

– Я дал Тане слово передать вам его не читая… Возьмите.

Кольцов принял письмо. А Щукин торопливо сел в автомобиль, прикрывая дверцу, на мгновение задержал ее, сказал:

– Уходите! И упаси вас бог вновь оказаться в Севастополе, потому что… потому что…

Не закончив, он резко хлопнул дверцей. Взревел мотор, и автомобиль помчался по дороге.

Проводив его взглядом, Кольцов неторопливо сошел с дороги, нырнул в густой кизиловый кустарник, какое-то время пробирался по нему. Поднялся на пригорок, кустарник расступился, остался внизу. Здесь было просторнее, хотя и сумеречнее. Серое небо с трудом просеивало свой свет сквозь густую листву. Прислонившись к дереву, Павел вынул из кармана куртки письмо. Ее письмо. Внимательно осмотрел его. Заметил небольшое пятнышко на конверте. Быть может, она нечаянно обронила слезу, когда вручала отцу и умоляла передать…

Он бережно вскрыл конверт, извлек из него розовый тонкий листочек. Ему даже показалось, что от письма слабо повеяло едва уловимым ароматом – это был даже не запах духов, а едва уловимый запах свежести, чистоты.