Последний долг - Пэппер Винтерс

Время от времени он отрывал взгляд от листка, и смотрел прямо в объектив камеры, изъявляя свою последнюю волю.

Чем ближе чувствовался финал, тем сильнее тряслись руки. Лихорадка не давала ясно мыслить, а голос отца грозился погрузить меня в транс.

Мне нужно было скорее отдохнуть.

Кат, наконец, закончил.

Выключив камеру, я положил её рядом с собой для сохранности.

Мы уставились на какое-то пятно на полу. Сделать дальнейший шаг сил не было, хотя я понимал, что выбора у меня не осталось.

— Спасибо тебе. Не для меня, для Жас и всех наших работников. Ты сохранил им дома и работу.

И вдруг меня пронзила мысль.

Я планировал ликвидировать сеть по контрабанде бриллиантов после смерти Ката, но его бескорыстный жест по сохранению компании и возвращению моих прав по рождению, напомнил мне, что дело не в том чего хочу я. У меня были люди, за которых я был в ответе. Я не мог их бросить, лишив средств к существованию.

— Береги тех, кого любишь, Джетро, — закашлявшись, произнёс Кат. — Не становись мной.

Он говорил одно, но сердцем чувствовал другое. Он делал то, чему его научили. И теперь он хотел уйти. Он хотел остановить боль, и я не винил его за это.

Он сделал то, что сделал бы любой находящийся на смертном одре — покаялся и принял прощение.

Освободил душу от бремени.

Подняв нож, я вложил его рукоять в ладонь Ката, сжав вокруг неё его безвольные пальцы. Сухожилия и связки больше не реагировали на сигналы мозга. Он больше не дееспособен на оставшуюся, уже не долгую жизнь.

Наши взгляды встретились.

— Ты же сделаешь это, правда?

Я покачал головой, направляя его руку с ножом к груди.

— Нет.

— Но как же?

— Я не могу убить тебя. Но и не могу позволить жить с этой болью, — ответил я, чувствуя, как откликнулось тело на воспоминания. Оно помнило.

— Ты мне поможешь?

Я кивнул.

— Ты хороший сын, Кайт. — Использовав последние остатки сил, Кат слегка подался вперёд, поцеловав меня в лоб.

Я резко вдохнул, отбрасывая всё, что было между нами, и принял его поцелуй. Его благословение. Всё было сказано без слов.

Я бы хотел, чтобы сложилось по-другому. Чтобы мне не пришлось так поступать.

Но отец кивнул, дав понять — он готов.

Да и вправе я судить за последнее желание после того, что сделал с ним?

Не прерывая зрительного контакта, я надавил на рукоять ножа.

Так много боли, чтобы заставить его прозреть.

И всего мгновение, чтобы освободить.

Нож проник в его грудь, и боль исказила лицо отца. Он застонал, когда я прокрутил рукоять, погружая острие глубже, стараясь скорее принести ему покой.

Он достаточно настрадался. Я хотел отпустить его без боли.

Склонившись над умирающим отцом, я прижался лбом к его лбу. На шее ещё бился пульс, а душа пока цеплялась за тело, но с последним вздохом, вырвавшимся из его разбитой груди, я закрыл глаза и поцеловал его в щёку, сказав:

— Прощай, папа.

Я совершил то, на что у меня никогда не хватило бы мужества. Впитав последнюю мысль отца, я держал его крепко за руку, пока он покидал этот мир. Я был с ним до конца.

В его взгляде я читал послание, идущее от сердца: «Береги тех, кого любишь, Кайт. И не сомневайся, что я всегда гордился тобой. Очень гордился».

И… Он ушёл.

Натащить в центр амбара дров и хвороста много времени не потребовалось.

Единственное, чего я хотел сейчас, это отдохнуть. Уснуть и забыть. Но я не мог вот так оставить тело отца. Это было бы святотатством. Его бессмертная душа была свободна. Его бренные останки тоже должны обрести покой.

Остатки сил ушли на то, чтобы перетащить труп в центр сарая, и аккуратно и ровно уложить на костровище, сложив ему руки на груди. Как только дело было сделано, я взялся за организацию похорон.

Набросав вокруг тела ещё хвороста, я принялся таскать сухостой из леса, для костра, который будет полыхать всю ночь напролёт — достойный аккорд для моего жестокого отца.

Укрыв Ката ветками, я подтащил ближе к импровизированному костру дыбу, собрал со стола все пыточные инструменты, раскидав их вокруг. Я сожгу всё дотла, чтобы и намёка не осталось о том, что здесь когда-то происходило.

Отступив на шаг назад, я окинул взглядом творенье рук своих и затем направился к шкафу, где хранилась канистра с бензином.

Превозмогая усталость, я облил резко пахнущим бензином тело отца, дыбу, пол вокруг и даже стены.

И как только каждый сантиметр этого проклятого места был напитан этой, слегка маслянистой, жидкостью, я достал спичку.

Положив камеру и завещание Ката у дерева на безопасном расстоянии, я вернулся, встав у дверей, и, чиркнув спичкой, бросил её на след бензина.

И ничего.

Пламя не вспыхнуло. Огонь затух.

Вот блядь.

Трясущимися руками, я достал из коробка ещё одну, чиркнул, позволив пламени немного схватиться, и только затем бросил на пол.

Сработало.

Огонь полыхнул ярко-оранжевым, ручейком убегая по маслянистой дорожке, жадно хватая хворост.

Стоя у входа, обдаваемый жаром, я смотрел, как огонь пускает свои корни. Ночь уже не казалась такой холодной. Я не пошевелился даже тогда, когда языки пламени коснулись тела моего отца, опаляя кожу. Запах человеческих останков и едкий дым не прогнал меня прочь.

Не двинулся и когда деревья вокруг осветил огонь, и воздух не наполнился густой копотью.

Я стоял там, как вкопанный.

Дым поднимался всё выше к небу, закрывая луну и звёзды.

А я стоял на страже, словно окружающие меня вековые дубы и сосны, смотря, как огонь медленно прокладывает себе путь по полу, к стенам, жадно пожирая дерево, уничтожая проклятый амбар и его историю.

Наблюдая